– Это не так просто, как я думал.
– Говори уже!
– Мой отец и отец Светы знает о наших планах. Обо всем знают. Они следили за нами. Каждый день, круглосуточно. И скорее всего и сейчас следят.
– Ты уверен?
– Света не будет врать. Она подслушала разговор.
– Почему я тогда все еще на свободе? Если бы они следили за мной, они давным-давно меня бы схватили.
– Я сначала также подумал, а потом понял, что мой отец хочет устроить для меня представление. Хочет проучить меня. Показать мне, что воевать с волком – дело бесполезное; все равно проиграешь и останешься в дураках. Он такого случая не упустит, хочет утешить свое тщеславие.
– И когда, по-твоему, меня схватят?
– Завтра. Скорее всего, с самого утра, чтобы к вечеру ты был в нашем доме.
– Я так понимаю: смысла бежать нет?
– Нет. Тебе от них не скрыться. Слишком поздно. Ты уже в ловушке, окольцован врагами.
– Я все равно бы не стал убегать, – лукавил Гриша.
– И еще…
– Еще что-то? Разве может быть хуже?
– Может. – Короткое молчание, чтобы перевести дух. – Нацисты хотят все сделать по-тихому. Словно ничего не было.
– Неудивительно. Не хотят портить себе репутации, измараться в грязи. Вы ведь их дети, которые якшались со мной, с врагом. Конечно, они не допустят огласки. Если общество узнает, как они на них посмотрят. Вряд ли одобряюще. Скорее всего: с недовольством, с презрением, с осуждением. Тем более твой отец в элитном отряде ЦЦ, который защищает народ от таких ничтожеств, как я.
– Мне жаль, дружище, – сказал я искренне и чуть не расплакался как девчонка, глядя в его печальные глаза. Я терял друга. Друга с большим сердцем и широкой душой – а это вдвойне больнее. – Мы… я все плохо спланировал.
– Ты невиноват.
– Виноват.
– Ты – невиноват. И прекрати себя осуждать за то, что ты не сделал.
– Я осуждаю себя за это. – Я достал из верхнего кармана крутки крохотный пузырек с желтым веществом. И протянул его Грише.
– Что это?
– Очередной подарок на твой день рождения.
– Не понимаю.
– Это то, что тебе поможет. Твое противоядие от нацистов. От их жестокости. Твой ключ в иной мир.
– Это яд? – догадался Гриша.
– Да, – подтвердил я. – Взял у отца из его личных вещей. Я знаю, что с помощью таких пузырьков он убил сотни людей.
– Ты думаешь это правильно, убить себя?
– Неправильно. – Слезы сверкнули в моих глазах. – И я буду рад, если ты откажешься от этой затеи. Моей глупой затеи. И почему я вообще решил, что ты сделаешь это, посягнешь на свою жизнь?
– Моя жизнь уже давно не принадлежит мне, поэтому твоя затея не такая глупая.
– Прости за этот подарок. Я – дурак! Я просто испугался…
– Чего?
– Что когда тебя схватят, над тобой будут издеваться. Выпытывать информацию. Загонять под ногти иголки. Вырывать зубы. Выкалывать глаза. Прижигать кожу сигаретами.
– Откуда ты знаешь об этом?
– От моего отца. Когда он пьян, его язык болтает лишнего.
– Я это сделаю…
– Нет! Может, тебя еще оправдают? Может…
– Ты знаешь не хуже меня, что будет. – Он положил руки на мой сжатый кулак, в котором я держал яд. – Я хочу тебе кое в чем признаться.
– …
– Ты сделал для меня больше, чем думаешь.
– Я? – Я быстро вытер слезы, чтобы Гриша не заметил их.
– Я больше года жил как дикий зверь. В лесу. Совсем один. И я совсем забыл, что в мире еще остались добрые люди, пока не встретил тебя и твоих друзей. Ты понимаешь, что тебе было без разницы: враг я или нет. Ты просто хотел со мной дружить – а это дорогого стоит. Но в тебе, друг, ценное другое – ты ни разу не посмотрел на меня как на врага. В твоем взгляде кроме уважения, доброты, внимания и учтивости ко мне ничего не было. И это так окрыляло. Я поверил, что я обычный – нормальный! – юноша, который может жить как все обычные юноши, в любви и дружбе. Благодаря тебе, Саша, это лето было самым лучшим летом в моей короткой жизни. У меня появились верные друзья. Появилась девочка, с которой я целовался под луной. Появился лучший друг, которого я всем сердцем полюбил, как собственного брата; с другом, с которым можно говорить о чем угодно и не переживать, что ты останешься в дураках.
– Я тоже тебя люблю. – Я уже не сдерживал слезы, которые текли ручьем. – Как брата. Как человека.
Он обнял меня. По-товарищески. По его дрожащему телу я понял, что Гриша не сдерживал своих чувств. Он плакал, но плакал тихо, как настоящий мужчина: ни одного всхлипа, ни намека на рыдания, ни слов жалости к себе и к своей жизни.
– Я боюсь, – признался Гриша. – Боюсь умирать. Боюсь потерять тех, кого недавно обрел. Еще хочется пожить, помечтать, поцеловаться со Светой, покурить, поболтать в домике на дереве, поплакаться с тобой. Всего хочется в сто раз больше чем обычно. Но мое время, кажется, вышло. Придется смириться, что ничего больше не будет. Лишь тьма. Одно меня радует: когда я умру, обо мне будут вспоминать… и даже иногда скорбеть.