– Не хочу, чтобы ты уходил от нас.
– Не плачь, Саша.
– Не могу. – Я посмотрел на него. – Не могу.
– Пожалуйста, отдай мне мой подарок, – попросил он и при этом умудрился улыбнулся. – Самый ценный подарок.
– Я думал, что легко отдам тебе яд, как ни в чем не было. Но я ошибся… это ужасно тяжело… предлагать другу смерть.
– Ты предлагаешь чудесную вакцину от пыток, от боли, от унижения. И я приму ее.
– Прости, друг. – Я разжал кулак, и Гриша взял пробник с ядом. – Я всю жизнь будут об этом жалеть.
– Ты спасаешь меня. Спасаешь. – Гриша убрал пробник в штаны и предложил. – Пойдем к нашим друзьям. Я хочу с ними проститься. Хочу проститься со своей любовью.
– Лучше им не говорить…
– Не беспокойся, я знаю. Я прощусь с ними так, что они не поймут, что это прощание.
– Когда я умру, ты встретишь меня? – спросил я, снова борясь со слезами. Я все еще не верил, что сегодня этот добрейшей души человек умрет. Навсегда.
– Мы обязательно встретимся.
***
– В честь дня моего рождения, ребята, я хочу вам рассказать историю. Можно? – Гриша стоически держался, как и полагалось сильной личности, которая даже на подступах к верной смерти не опускает голову и идет только вперед. – Признаюсь, я никогда и никому об этом не рассказывал.
– Рассказывай уже, – добродушно крикнул Степан, разместившись вместе с остальными на полу, устланным старым ковром.
– На мой восьмой день рождения отец подарил мне железную дорогу, о которой я мечтал долгое время; грезил о ней и днями, и ночами. И вот я держу ее в руках, разобранную, с поездом. Я забыл обо всем на свете: остался я и моя железная дорога. Собирал я ее за пару часов, а может и быстрее; родители были восхищены моими способностями в конструировании. Итак, мой поезд трогается, пыхтит и петляет по железной круговой дороге, а я бегаю вокруг него, хлопаю в ладоши, смеюсь, прыгаю…
И вообще я на миг обретаю крылья и мне кажется, что я не бегаю, а парю по комнате. И самое ценное в этом детском воспоминание, когда поезд останавливается, я, радостный и все еще окрыленный, подбегаю к нему, чтобы снова завести, но тут я слышу смех – смех моей семьи, которые сидели на диване и наблюдали за мной, обнажая свои улыбки. И в это сказочное время меня окатывает обжигающая волна любви. Я чувствую их любовь всем сердцем и они чувствуют мою ответную любовь. Ноги сами несут меня к ним. Я прыгаю в их объятья. Мы целуемся. Мы вместе. Мы – семья: я, моя сестра, папа и мама. – Гриша весь светится, его глаза полны любовью и добротой. – И вы не поверите, ребята, глядя сейчас на вас, я чувствую то же самое. Я чувствую вашу любовь ко мне и вы чувствуете мою любовь к вам. Пускай вас слова эти не смущают, как не смущает то, что я сделал сейчас.
Гриша подошел к каждому из нас, обнял крепко-крепко, расцеловал и сказал, что любит. С особой страстью он поцеловал Свету, которая хоть и смущалась, но не противилась его взрослым поцелуям.
– Гриша, ты что, совсем рехнулся? – спросил озадаченный Степан, вытирая свою щеку, в которую его поцеловал Гриша.
– Если честно, Степка, так и есть – я сошел с ума от любви. – Гриша отошел от нас, в центр комнаты. – Саша просил меня не раскрывать нашу тайну, но мне придется нарушить обещание. Я не могу молчать. Я не хочу умирать в одиночестве.
– Что? – испугалась Настя. – Умирать?
– Я хочу умирать в объятья друзей, раз мне не удалось в объятьях моей покойной семьи, которая, я уверен, ждет меня сегодня в гости, в наш дом на Одесской улице.
– Друг, ты меня пугаешь! – Степан был встревожен, как никогда. Он обратился ко мне. – О чем он толкует? Саша?
– А? – не понял я вопроса, вытирая слезы.
– Ты что молчишь?
– Я…
– Прощайте, друзья я! – Гриша достал пробник с ядом, и не думая выпивает его. – Вот и все! Конец…
– Нет! – вырвалось у меня и я рухнул на пол, не в силах больше стоять на ногах. Моя душа была выпотрошена. Моя любовь погасла. Я на доли секунды погрузился во мрак и словно умер.
– Что он выпил? – кричал как сумасшедший Степан, обнимая умирающего Гришу. – Что ты выпел?
– Лекарство, – ответил Гриша.
Это были его последние слова.
Гриша не мучился. Одна затяжная конвульсия, сковавшая все его тело, крик, вырываемый из жерла боли, глаза, залитые слезами, улыбка, скошенная от гримасы боли – и тихая смерть. Когда его тело обмякло, а голова легла на Степкино плечо, я засмеялся как ненормальный, глядя на перекошенные от ужаса лица друзей, а потом разрыдался, представив, как тьма пожирает его невинную душу. В те минуты скорби, я знал, что лишился часть сердца, которое любило Гришу.