– Где же твой друг? Он не придет? – самодовольно спросит он и ехидно улыбнется.
– Нет, – отвечу я, не глядя в его глаза.
– А почему?
– Случилась трагедия, – скажу я и заплачу; по-настоящему, искренне.
– Что ты нюни распустил как девчонка, – злиться он и хочет мне врезать, но правила этикета не дают ему этого сделать; родитель Светы наблюдает за нашим разговором. – Что случилось? Какая трагедия?
– Он умер.
– Умер? – Отец смеется, а я злюсь; хочу броситься на него с кулаками.
– Нет.
– Так умер или нет?
– Я убил его, – шепчу я. – Чтобы ты не смог убить.
Отец молчит, бросает взгляд на отца Светы, который пожимает плечами, потом смотрит на меня, на мою улыбку, расползающуюся на моем лице – и все понимает без лишних слез. Бросается к телефону, звонит кому-то, по мере разговора на его лице застывает звериный оскал. Когда кладет трубку, минут пять молчит (может быть меньше, в тот миг стрелки часов застыли, перестав двигаться) и лишь потом спросит:
– Кто закапывал? Ты? Или вся ваша шайка участвовала в похоронах?
– Ты о чем, отец, говоришь? Не понимаю…
– Все ты понимаешь! – рычит он; от его рыков вздрагивает Света, ее отец выкатывает глаза, вот-вот и они выпрыгнут из орбит. – Отвечай!
– Он умер вчера. Похороны будут завтра.
Отец сжимает кулаки; видно, что его потряхивает. Подходит ко мне, опускает на мое плечо свою ручищу и начинает сдавливать; мне больно, но я не подаю вида, молчу.
– Не зли меня лучше. Побойся Бога.
– Бога буду бояться. А тебя – нет, потому что ты не Бог.
Он ударяет меня. Терплю. В глазах слезы, но не от удара, а от того, что закапывал друга – «Дитя тьмы».
К нам подходит отец Светы, просит моего разгневанного отца успокоиться и уводит его от меня.
– Что на тебя нашло? – спрашивает он. – Зачем сына бьешь?
– Потому что заслужил. Он заслужил, чтобы его вздернули на площади Силина.
– Ты ополоумел такое говорить!?
– Он убил своего друга и закопал. Как тебе такое?
– Гришу?
– Да.
– Никого я не убивал и не закапывал. Гриша умер от пневмонии.
В тот воскресный вечер отец рвал и метал. И как только я остался в живых, сам не понимаю? Кошмарный вечер с бесконечными допросами, побоями, унижениями и с закономерным финалом: отец вырубил меня, врезав несколько раз по лицу.
Зато утром, воскресным и солнечным, я проснулся несломленным, как рассчитывал отец, а наоборот: сильным и здоровым, с крепким внутренним стержнем, способным вытерпеть любые капризы судьбы.
Я повзрослел.
Глава 10
После событий, описанных ранее, моя жизнь, как вы уже догадались, круто изменилась, повернув на сто восемьдесят градусов. Отец, знающий, что я однажды перешел ему дорогу и уверенный, что перейду и впредь, избавился от меня, как от угрозы. Он лишил меня семьи, друзей, домика на дереве, вычеркнул, не спросив меня, мою привычную жизнь и все, что я любил и чем дорожил – отец отправил меня в частную школу-интернат, весьма богатую и престижную, которая находилась в другом городе, в двух ста пятидесяти километров от моего дома. Не близко.
Я приезжал домой только во время каникул, по немногочисленным праздникам и когда того требовал отец, то есть я практически отсутствовал дома, соответственно встречался с друзьями я крайне редко. За такие долгие годы разлуки терялась связь, которая объединяла нас, закоренелых друзей, нашедших в себе силы, чтобы захоронить «Дитя тьмы». Мы жили разной жизнью, и ничто нас больше не связывало, кроме прошлого, которые мы хотели благополучно забыть (жаль, что прошлое нас не забывало). Новые друзья, новые интересы и увлечения, новые путешествия, проблемы, удары судьбы, успехи и победы. Мы стали чужыми, потерявшими во времени себя, но продолжали встречаться, общаться, хотя разговор, как бы мы не пытались, не клеился. А говорить о домике на дереве не было никаких сил да и желания; кстати, домик умер вместе с Гришей, по сей день он так и гниет в одиночестве, оставшись без хозяина.
Со Степаном мы поддерживали связь до окончания школьной скамьи; он окончил школу твердым ударником. Когда в Романдию ворвалась Гражданская Война, я потерял связь со Степаном, это и неудивительно, он вместе с родными уехал за границу подальше от крови, боли и низости человеческих душ, которые в военных условиях забывали о человечности и напоминали стадо диких животных. После войны наша связь вновь возобновиться и не закончиться, я надеюсь, до конца моих дней.
С Настей наша связь оборвется на второй год после смерти Гриши. В первый год мы клялись друг другу в любви и обещали, что будем любить, невзирая ни на что. Я наивно полагал, как и она в общем-то, что наша любовь – на века. Как же мы ошиблись в силу своего юного возраста, не имеющего опыта за плечами. Она влюбилась в другого мальчишку, я – в другую девчонку. И мы просто забыли друг о друге, словно никогда не были знакомы, перестав писать письма и общаться. Мы потерялись в круговерти жизни, в ее бесконечных днях, рождающих в людях новые стремления, мечты, новую для их душ страсть и влюбленность, перерастающую в любовь, в дружбу, в партнерство.