– Немного. – Я улыбнулся другу, с которым было все так же легко общаться, словно не было тех лет, когда наши судьбы шли порознь. Словно нам снова по двенадцать лет – и мы самые лучшие друзья на свете. – Если честно, я завидую тебе. У меня так и с детьми не сложилось. Мне просто не понять какое это счастье стать отцом и дедушкой.
– Да… война забрала у тебя слишком многое.
– Такова цена за свободу.
– Великая цена.
– Война освободила миллион чужых детей – и не только детей – от нацизма.
– Что верно, то верно.
Мы задумались, каждый о своем. Я о днях, забранных в дымку кровопролитной войны, когда я убивал романдцев ради романдцев; Степан же думал обо мне, о том, как мне тяжело приходиться; жить одному, без родных и помощи – хуже некуда.
– Жаль, что Настя не придет сегодня, – сказал Степан.
– Очень жаль. – Я посмотрел в его глаза. – Она была отличной девчонкой.
– Она тебя любила, – заметил Степан.
– Меня одного.
– И зачем я только вспомнил. – Он сразу же заметил, как погрустнел я. – Черт!
– Иногда мертвых надо вспоминать, чтобы не забывать.
– Пойдем?
– Не возражаю.
Мы сошли с дороги, и пошли в лес; туда, где захоронили «Дитя тьмы».
– Отрадно, – сказал и замолчал Степан, глядя на окружающий мир, чарующий и умиротворенный.
– Отрадно?
– Что тут ничего не меняется. Все по-прежнему, словно время над лесом не властно.
– Это точно. Еще бы в городах ничего не менялось, вообще было бы здорово.
– Тоже чувствуешь себя древней развалиной, которой не место в фальшивом глянце современности?
– Еще как, – ответил я. – Я ни черта не понимаю, куда мы катимся.
– В цифровую реальность.
– Мне даже эти слова тяжело понять.
– Раньше было все проще.
– Зато раньше был нацизм.
– Тоже верно. Пускай уж роботы расхаживают по парку, чем отряд ЦЦ, ищущий армях.
– Демократ?
– Либерал, – ответил Степан и рассмеялся. – Ты снова издеваешься?
– Совсем чуть-чуть. – Я улыбнулся другу и прикоснулся к листочку березы, который был влажный от росы. – На седьмом десятке ты не изменил своего отношения к политике?
– Нет. И не собираюсь. А ты?
– Мог и не спрашивать. Политика – это сухой колодец, который давно исчерпали.
– Выражайся нормальным языком. Политика – это хрень собачья.
– Пускай будет так. – Я улыбнулся. – Твоя правда.
– Долго еще идти?
– Забыл дорогу?
– Не удивляйся, я давно не был здесь.
– Скоро придем. – Я взглянул на ручные часы. – Я каждый год сюда приезжаю.
– Ты не меняешься.
– Уже поздно меняться. Какой есть, такой есть.
– Ты всегда был сильнее меня.
– Думаешь?
– Ага. – Степан вытер платком лоб, покрывшийся капельками пота. – Мне бы не хватило духу каждый год приходить сюда. К Грише. Сердце бы не выдержало.
– Мне наоборот легче на душе…
До самой могилки мы шли в молчании, слушая мелодичное пение птиц, прячущихся в кронах берез, рябин и сосен.
Могилка была ограждена деревянным полуметровым забором, который я обновил несколько лет назад; деревянный крест украшал нарисованный автопортрет Гриши, спрятанный в стеклянную рамку; прошлогодние искусственные цветы пригнул ветер к сухой земле; повсюду поросла трава с голубыми васильками; со скамьи в некоторых местах облупилась краска.
– Крест поменял? – спросил Степан.
– И забор.
– И нарисовал Гришу здорово.
– Не я, моя жена.
– Очень похоже. – Глаза Степана сверкнули. – Ну, здравствуй, Гриша. Как дела? – Молчание. – Давно мы не виделись. Прости, что раньше не приходил. С днем рождения. Покурим?
Степан извлек из кармана пальто пачку сигарет, одну положил на могилку, вторую сжал в губах и закурил, третью предложил мне; я не отказался от соблазна и засмолил, хотя бросил курить несколько лет назад.
– Плачешь? – спросил я у Степана.
– Да. Хреново мне. Сразу в памяти всплывает тот день, когда мы похоронили его.
– Такие дни не забываются.
– Не забываются. И как нам только хватило смелости?
– Мы были детьми.
– Вот именно – детьми! – вскрикнул Степан.
– Мы делали то, что нужно было сделать. Мы похоронили, как того требовали правила.
– Мы хоронили, потому что не было выбора.
– Мы говорим об одном и том же.
– Возможно. – Степан не выдержал и вытащил из соседнего кармана чекушку коньяка. – Давай выпьем и будем траву убирать.
– Давай, – согласился я.
Справившись с вездесущей травой, мы присели отдохнуть на скамью. Оба тяжело дышали. Степан хрипел и кашлял, я одной рукой вытирал пот со лба, а второй – держался за спину, которая ныла и которая в последние годы не жаловала работу, где нужна была физическая сила.