— Все-таки пусть Зайнаб поедет. Косыму некуда податься. Только прими меры предосторожности…
— Ладно. Пошлем с ней Сан'ата. Косым тоже прибудет с одним сопровождающим.
— Сан'ат — это само собой. Можно принять и другие меры.
— Можно, конечно.
— Вот и договорились. Слышал про Гаюрбека-курбаши? Распустил слухи, будто готов сложить оружие, вызвал представителей Файзабадского ревкома на переговоры, устроил засаду и всех до одного зверски перерезал.
Они направились к двери. Караваев задержал председателя ревкома и прибавил:
— Насчет твоего соображения вот что скажу: если твой курбаши не вконец болван, то должен понять, что выход на жизненный простор десятков сотен таких, как Зайнаб, неминуем. Хочет — пусть сдается, такие наши условия, не хочет — воля его. Четырнадцать заблудших джигитов не делают погоды.
На следующий день Сан'ат опять появился на извилистой улочке кишлака.
«Мать рано утром заходила к Караваеву, ушла домой и не вернулась. Чем она так долго занимается?»— в раздумье погонял он коня. С недавних пор он называл Зайнаб уже не апой, а матерью. И сельчане стали звать его сыном Зайнаб. Караваев тоже говорил: «твоя мать сделала то-то», «твоя мать сказала то-то…»
Откуда-то мигом собралась ватага мальчишек. Сан'ат был здесь старым знакомым. Как только он сворачивал с дороги в улочку, босые и оборванные мальчишки сразу окружали его и не успокаивались до тех пор, пока боец не ответит на все их вопросы. До самого дома Зайнаб продолжается беседа. Абдукарим, мол, уже написал в школе слова «тахта» и «пахта», сообщает один из них. «Он сам написал», — подтверждает другой. Третий сообщал, что собака Холмухаммада почти совсем выздоровела, сегодня даже большую кость изгрызла.
Если Сан'ат приходил сюда пешком, беседа протекала еще более оживленно. Однажды ребята умолили его дать им подержать саблю. Каждый хотел обязательно своими руками потрогать ее.
— Ох, тяжелая! — воскликнул один.
— Хоть и тяжелая, зато смотри какая острая. Если Сан'ат-ака размахнется, голова твоего дядюшки, знаешь, куда отлетит! — говорил другой.
— Нет, это голова твоего дядюшки туда отлетит, — обиделся первый.
— Мой дядя не басмач, как твой, — ответил второй.
— А он и не мой дядя вовсе, а Холика по отцу. А знаешь, кто ты? Ты классовый враг, вот кто! Вчера в школу не пришел!
— Кто враг? Я враг?! Вот тебе!..
Сан'ату приходилось разнимать драчунов и прекращать «гражданскую войну», начинавшуюся на грязной улочке. Сабля, ставшая предметом раздоров, водворялась в ножны, а две враждующие стороны провожали Сан'ата до самого дома матери, не обмениваясь ни единым словом.
Вот и сегодня, окружив бойца, они забросали его вопросами:
— Дяденька Сан'ат, а когда вы покажете нам пулемет?
— Сан'ат-ака, у нас есть табак. Хотите, принесу?
— Завтра возьмете нас с собой поить лошадей?
Сегодня мать была особенно оживлена и радостна.
Она вымыла голову и поверх чистого платья надела гимнастерку. Заплетенные косы блестели, и Сан'ату показалось, что она даже слегка обвела брови и глаза сурьмой, будто собралась идти на сватовство.
— Чему улыбаешься?..
— Так… Ничего… — смутился Сан'ат.
— Нет, ты скажи — чему улыбаешься?
— Вы нарядились, вот я и подумал, уж не на свадьбу ли собрались.
— Если дело кончится хорошо, это будет для меня равносильно свадьбе.
Усадив детей, мать оделила их лепешкой и кислым молоком, затем сказала, что Сан'ат тоже должен вымыть голову.
Парень отказался.
— Гляди, какая грязная! — настаивала Зайнаб.
— Таскали сено в конюшню…
— Вот и вымой. — И Зайнаб ласково потрепала приемного сына по плечу.
Пришлось согласиться. Никакой приказ, никакое принуждение на свете не имеют такой силы, как материнская ласка.
Зайнаб принялась сливать из кумгана воду на голову Сан'ата. Парень смеялся про себя. Хоть бы он шел на свидание с командиром или Каримовым, но подумать только, что на переговоры с басмачами надо ходить с чистой головой! И впрямь, какое дело басмачу до чистоты твоей головы и шеи? Если он и интересуется твоей башкой, то только с той точки зрения, как бы полегче отделить ее от туловища.
Удивительный народ женщины!
Зайнаб и Сан'ат бок о бок ехали на конях. Сан'ат держал винтовку поперек седла. Зайнаб была занята своими мыслями. Иногда она задумчиво поглядывала на небо, которое заволокли темные тучи, иногда переводила взор на гряды далеких горных вершин и улыбалась сама себе. Интересно, о чем она думает? Однажды командир Караваев рассказывал, что в старинных эпических поэмах здешних народов встречаются рассказы о геройстве женщин, о том, как они, под стать мужчинам, сражались на поле брани. Может быть, мать думает об этом? Или о своей полной треволнений судьбе? Или представляет себе будущее своего народа?..