За обедом в библиотеке Коля встретился с Лизой Макаровой. Она только что пришла от Насти и рассказывала, что Насте лучше. Доктор сказал, что у нее воспаление легких, но теперь уже самое страшное позади, и она поправляется. Температура почти нормальная, голова ясная, она больше не забывается, как вчера.
— Мы с нею долго разговаривали, — сказала Лиза.
— Про орехи? — спросил Коля.
— Совсем не про орехи! — ответила Лиза сердито.
После обеда Коля опять ушел в школу на работу и вернулся домой, как всегда, в сумерки. Они с мамой уже допивали чай, когда вдруг вошла Лиза и сказала торжественно:
— Виталий Макарыч просит вас зайти в комнату к Агате Тихоновне!
Они сразу встали и пошли.
Коля снова увидел Настю.
Озаренная тусклым огоньком коптилки, стоявшей посреди стола, она лежала на Агатиной кровати и спокойно смотрела вокруг большими темными глазами. У Настиных ног на кровати сидела Агата. В углу, в полумраке, сидел Архипов. Когда мама и Коля вошли в комнату, он встал, молча поклонился и снова сел; лицо его на этот раз было как-то по-особенному важное. Впрочем, если не считать Настю, отпечаток какой-то важности и скрытого волнения лежал на всех лицах, даже на лице Лизы, тихонько усевшейся на кровать рядом с Агатой. Особенно торжественным и взволнованным показался Коле Виталий Макарыч.
Он торопливо вскочил навстречу Колиной маме, выдвинул стул на середину комнаты, на самое заметное место, и усадил ее.
— Марфа Петровна, — сказал он, стараясь говорить спокойно. — Я пригласил сюда вас и Колю, чтобы вы сами услышали все, что рассказывает эта девочка. Она собственными глазами видела то, о чем я только смутно догадывался.
Он повернулся к Насте и попросил:
— Расскажи нам, пожалуйста, где ты была во время убийства партизан на Серебряном острове?
— Я была в своем чулане, — сказала Настя.
— В том самом чулане?
— В том самом. Я была заперта. Он и раньше часто запирал меня в чулан, когда к нам приходили чужие. А в последнее время он совсем меня никуда не пускал, с тех пор как узнал, что я знакома с Архиповым. Он думал, что я догадываюсь.
— А ты догадывалась?
— Догадывалась, что он за немцев, хотя ничего не знала.
Она рассказывала спокойно и таким ровным голосом, словно говорила о самых обыкновенных вещах.
— Что же ты там слышала в ту ночь? — спросил Виталий Макарыч.
— Я слышала, как за стеной ходили, разговаривали. Потом начали стрелять. Много стреляли. Когда стрелять перестали, он вытащил меня из чулана. Он сказал, что мы сейчас поедем.
— Куда?
— Не знаю. Далеко. И мы вышли из дому.
— Убитых ты видела?
— Видела. Их было много — и в доме и кругом. Мы натыкались на них, потому что было еще совсем темно. Немцы, убившие их, уже уехали с острова. Мы сели в нашу лодку, обогнули остров и высадились на правый берег. Он взял меня за руку, и мы пошли к городу. Он очень спешил, потому что хотел догнать одного человека.
— Какого?
— Не знаю. Какой-то партизан не был убит, а кинулся в воду и переплыл реку. Он хотел догнать его.
— Почему же он взял тебя с собой?
— Потому что он не собирался больше возвращаться на остров. Он говорил, что мы не вернемся. Он хотел догнать того человека, а потом уйти вместе со мной, чтобы я никому не могла рассказать. Он крепко держал меня за руку. По небу прыгали огни, все гремело, и он сказал мне, что это на том берегу наступают русские. Он очень боялся.
— Откуда ты знаешь, что он боялся? — спросил Виталий Макарыч.
— Я про него всегда все знаю. Он от страха так сжимал мне руку, что пальцы у меня стали как деревянные. Уже начало немного светлеть, и до города было близко, и мы хорошо видели мост, и немецкие танки, и машины, которые по мосту удирали из города на эту сторону. Мы шли не по дороге, а ближе к реке, тропинкой между кустов, по самому краю обрыва. И вдруг на обрыве, гораздо ниже нас, мы заметили человека, который тоже очень быстро шел вдоль реки к мосту.