Выбрать главу

Свернигора вскочил с места.

— Тогда, может быть, обед вам подать немного попозже?.. Я достану огурцов!

— Достанешь! — протянул Воронин.

— Ей-богу, достану! — загорелся Свернигора. — Вы только прикажите!..

— Рядовой Никита Свернигора, — смеясь сказал Воронин, — приказываю к ужину достать солёных, а ещё лучше — свежепросоленных огурцов!

— Есть! — щёлкнув каблуками, широко улыбаясь, ответил Свернигора.

— Выполняйте! — сказал Воронин.

Свернигора стал убирать со стола. Я и комбат закурили и вышли наверх. Пока мы размышляли, в какую роту нам пойти, Воронина вызвали к телефону. Я остался ждать его под сосной. Вскоре мимо меня, с автоматом за плечом и тремя дисками на поясе, торопливо прошёл Никита Свернигора. Я спросил у него:

— Не в поход ли за огурцами? — Вид у него был геройский.

— За огурцами! — ответил он и скрылся в кустарнике.

Из землянки вышел встревоженный Воронин.

— Пойдём в первую роту, капитан. Гитлеровцы, видимо, что-то затевают. Нагнали баб на берег, пляж устроили, и ребята не знают, как с ними поступить. И учти, капитан, — понизив голос, взяв меня под руку, сказал он, — это после такого артиллерийского налёта!.. Где-то что-то они определённо затевают. Отвлекают внимание, дураков ищут. Я им сейчас, гадам, покажу!

До роты было не больше километра. Минут через двадцать мы уже были на месте.

Рота занимала оборону на «пятачке», по берегу, при впадении Тулоксы в Ладожское озеро. Здесь мы увидели такую картину: на той стороне, на пологом песчаном берегу загорало до тридцати или сорока женщин, столько же плескалось в озере и в реке. Полупьяные или совсем пьяные, они на ломаном русском языке горланили неприличные песни. Некоторые из них заплывали к нашему берегу, высовывались из воды, зазывали краснофлотцев на тот берег.

Три станковых пулемёта с разных концов нашего берега дали вверх несколько коротких очередей, и на той стороне такое поднялось: с воем и плачем, толкая друг друга, падая и поднимаясь, купальщицы бросились бежать в лес, оставив на берегу и свою одежду, и махровые полосатые и клетчатые полотенца, и патефон с заведённой пластинкой…

Весь день и вечер я и Воронин провели на берегу, побывали ещё в третьей роте. Чего только не придумывали гитлеровцы, чтобы деморализовать наших бойцов! Автоматы-пистолеты тогда для многих ещё были новостью, и они, ведя беспорядочную стрельбу разрывными пулями, дающими двойной звук, создавали видимость «окружения». Широко они использовали ракеты и выпускали их десятками, всех цветов и с разных мест. Очень часто то тут, то там гитлеровцы во всё горло начинали орать «Аля-ля-ля», делая вид, что идут в атаку, форсируют реку. Порой с той стороны метали гранаты. Но спокойствием отвечал наш берег.

В двенадцатом часу ночи мы вернулись на командный пункт батальона. Аппетит у меня был волчий. Основательно проголодался и Воронин. В землянке мерцала коптилка, в глубине землянки за полевым телефоном сидел связист и всё вызывал «помидору», и Воронин, крикнув Никиту Свернигора, с удовольствием потёр руки, сказал:

— Поедим же сейчас огурчиков! Жаль, что нет помидоров. Салатик бы сделали…

Зашуршала плащ-палатка, и в землянку просунулась голова часового.

— А Свернигора нет, товарищ капитан. Как с обеда ушёл, так и не приходил ещё. Не знаем, что даже подумать. Может быть, кока разбудить, ужинать, наверное, хотите?

— Кто это? — спросил Воронин.

— А это я, часовой, комендор Алексеев.

— Не узнал. Не приходил, говоришь? Не знаете даже, что подумать?

— Так точно, товарищ капитан. Сказал, что часа через два будет, а прошло уже целых десять. Не случилось ли что с ним?

— Скажи коку, пусть накормит нас, пусть и чайку принесёт, — оборвал разговор Воронин, и, когда заглохли гулкие шаги часового, он ударил кулаком по шаткому столу: — Будь неладны эти огурцы! И зачем это я отпустил его в посёлок?

— А далеко ли до посёлка? — спросил я, чтобы что-нибудь сказать.

— Близко. За это время можно было бы в Лодейное поле сходить и обратно вернуться.

В голову лезли всякие мрачные мысли (на войне всё может быть!), я чувствовал себя виноватым. Это я завёл разговор о «солёном и кислом», виноватым меня, по-моему, считал и Воронин, потому что он избегал моего взгляда и как-то даже недружелюбно косился в мою сторону, но в землянку с подносом в руке вошёл кок, накрыл стол, и мы сели ужинать.