И вот мы шли по этому заболоченному лесу, как вдруг вдали увидели неизвестного человека, идущего с тяжёлой ношей через болото: он нёс кого-то на спине…
Первым вперёд бросился Зубенко. Вслед за ним побежал Стариков. Потом побежали мы с баритонистом.
Каково же было наше изумление, когда «неизвестным» оказался «майор музыки» Миронов!
Но кого он нёс на спине?
Нам суждено было ещё раз изумиться: это был раненный в разведке Виктор Симонов!
Так вот почему майор не поехал вместе с нами на телеге!
Зубенко и Стариков уже несли на руках раненого товарища.
Симонов выглядел ужасно. Раненный в ноги, почерневший, мокрый, он весь дрожал от озноба, у него зуб на зуб не попадал.
Ужасно выглядел и Миронов. В высоких болотных сапогах, в ватнике, он с ног до головы был в липкой болотной грязи. Крупные капли пота стекали по его лицу. Глаза его казались безумными от усталости.
Я взял майора под руку. Он еле держался на ногах.
В стороне от дороги, на поросшем мхом бугре, мы расстелили плащ-палатку. Осторожно опустили на неё раненого разведчика. Рядом прилёг Миронов. Зубенко побежал к телеге за фанерными чемоданами, а мы со Стариковым и баритонистом бросились искать сухих веток и валежника.
В какие-нибудь десять минут мы набрали по охапке веток, и баритонист принялся разводить костер. Прибежал с двумя тяжёлыми чемоданами Зубенко, раскрыл их и первым делом дал Симонову и Миронову по полстакана спирта. Потом вместе со Стариковым они быстро раздели Симонова, обмыли спиртом его раны и перебинтовали его чуть ли не всего вафельными полотенцами.
Зубенко выложил на плащ-палатку содержимое двух вещевых мешков с продуктами. Стариков налил ещё немного спирта Симонову. Тот выпил, поперхнулся, взял кусок колбасы и ломоть хлеба, стал есть и плакать. Он был голоден страшно и продрог, видимо, основательно. Мучительно болели и его раны.
Стариков заботливо накрыл его своей шинелью. Второй шинелью накрыл его Зубенко.
Миронов почти что не прикоснулся к пище. Он только взял корочку хлеба, пожевал её и снова прилёг, на этот раз поближе к костру. До этого он мне казался необыкновенно молодым для своих сорока пяти или пятидесяти лет. Но тут, сидя рядом с ним, я увидел и морщины на его лице, и седины на висках…
Зубенко не смог скрыть своего восхищения, сказал во всеуслышание:
— Ведь случилось, товарищи, чудо: все считают нашего Виктора погибшим, а он вот сидит рядом с нами!
— Глупости говоришь, — сердитым голосом перебил его Миронов. — Какие могут быть чудеса в этих болотах?
— Но ведь Виктора — вы спасли?
— Опять говоришь глупости!.. Сообразительность его спасла. Он просто догадался отползти в болота, где его трудно будет найти противнику. Не сдаваться же ему было в плен?.. Ведь я вас, чертей, и в мирное время, и на войне учил ничего не бояться на свете, буквально ничего!.. Ни леса, ни болота, ни самого чёрта!. Ведь это — правда?
— Правда, — сказал Зубенко.
— Я выбился из сил и кровью истёк, когда вдруг услышал знакомый крик филина. Ведь так умеет кричать один лишь наш Николай Иванович. Вот уж обрадовался я, братцы! — Симонов сделал резкое движение, и лицо его страдальчески поморщилось от боли. — Отрежут ноги, а? — с мольбой в голосе обратился он к Миронову.
— Правую — да, а за левую можешь быть спокоен, — всё тем же сердитым голосом ответил «майор музыки». — А всё решил точный расчёт, друзья. Из дивизии я вышел ночью. На рассвете был в болотах. Часа три у меня ушло на поиски, я обшарил весь район, прилегающий к финскому переднему краю и, как видите, удачно…
Симонов добавил существенную подробность к рассказу капельмейстера:
— Я лежал на виду у гитлеровцев… Они с ночи охотились за мною… Сунуться в болото побоялись, там трясина, а вот обложить меня, как зверя в берлоге, обложили, и головы не давали поднять… Правда, и я их близко к себе не подпускал, автомат да три диска к нему тоже что-нибудь значат…
Пока Симонов рассказывал, майор уже крепко спал.
— Устал он, — сказал Симонов. — Ползком вынес меня из болота на виду у финнов и до самого этого места пронёс на себе. Ведь это что-нибудь да значит! — Он немного опьянел и говорил теперь на крике.
Стариков подвёл коней к самому бугру, на котором мы располагались. Мы осторожно подняли Симонова, усадили его в телегу, обложив со всех сторон сеном. Рядом с ним сел баритонист.