Особенно ее притягивала Сена — там на набережных, пахнущих мочой, постоянно собирались какие-то юноши и девушки, а также было много клошаров, они сидели, выпивали, закусывали и смотрели на проходящие мимо речные трамвайчики, где горел свет, за столиками сидели веселые люди и звучала музыка. Марусе особенно нравился один деревянный мостик, украшенный цветами и зеленью — туда она ходила смотреть салют ночью 14 июля: огромные огненные шары, спирали, змеи, пирамиды и другие разноцветные фигуры вдруг расцветали на ночном небе, и вся толпа восхищенно ахала. Маруся тоже смотрела и не могла оторваться. Ей совсем не хотелось возвращаться домой, к Пьеру.
Если у нее были деньги, она покупала себе „греческий сандвич“ в Латинском квартале, спускалась к Сене, садилась прямо на набережной, свесив ноги вниз, и глядя на воду, долго так сидела.
В последнее время Марусе было очень тяжело здесь, ей казалось, что счастье осталось там, в далеком сером дождливом городе, где шелестят под ногами желтые листья и так спокойно и легко на душе, и ничего не нужно, а только идти по широким просторным улицам к себе домой.
На крыше напротив сидит огромная серая птица, крылья и голова у нее черные, она что-то сосредоточенно и долго выкусывает у себя под крылом, потом осматривается вокруг и смотрит себе под ноги. Дом из светло-серого кирпича, такой квадратненький, окна выкрашены в желтый цвет, а дверь — в красный. Все предметы в комнате освещаются каким-то новым светом и приобретают враждебный угрожающий смысл и вид.
Иногда под вечер, когда она уже лежала в кровати и засыпала, в голове проносились слова, целые фразы, они были так красиво построены, связаны между собой, но если она вставала, чтобы их записать, то сон сбивался. Но она знала, что если заснет, то они уйдут и никогда не вернутся. Эта невидимая нежная грань между сном и бодрствованием незаметно стиралась, она переходила в другое состояние и засыпала, дыхание постепенно становилось ровным и она погружалась в сон.
Однако, стоило поймать этот момент перехода и как раз тогда толкнуть ее, разбудить, вырвать из сна, создавалось ощущение, как будто она оступилась на краю пропасти и падала туда. Она знала, что, если проделать это несколько раз подряд, все время на этой грани сна и бодрствования, то потом она долго не сможет заснуть, и сердце будет тяжело биться в груди и каждый раз, на грани сна и перед тем, как войти в сферу покоя и темноты, она, содрогнувшись всем телом, в ужасе будет просыпаться, задерживаясь на этой невидимой грани и не решаясь, не имея возможности ее перешагнуть.
Так вырабатывается условный рефлекс, как у собаки Павлова.
* * *Пьер рассказывал Марусе про свой мистический опыт, о том, как его посетил Святой Дух, как он почувствовал легчайшее дуновение и потом пошел работать на завод, то есть таким образом воскрес для полноценной жизни, а до этого он два года пролежал на кровати и жил, как растение. Это было всего один раз, и он сравнивал это появление Святого Духа со сверхзвуковым самолетом, который, пролетая, вызывает сотрясение воздуха, и от него дребезжат стекла.
Когда Пьер стал православным, ему в качестве общественной работы поручили помогать Сюзанне, она была парализованная, но не вся, а частично, руки у нее были иссохшие, и она ходила как зайчик, прижав их к груди, ноги у нее еще функционировали. Однажды она позвонила Пьеру и сказала, что у нее еще и рак, он пришел к ней, чтобы навестить и увидел у нее на носу между выпученных рачьих глазок наклеенный пластырь, и она дрожащим голосом сообщила ему, что там и находится болезнь. Сюзанна рассказывала ему, что в детстве, когда она была еще маленькая, ее родители очень сильно ее били, но потом, когда она выросла, она стала очень красивая и у нее было много любовников, поэтому она считала, что неплохо прожила свою жизнь, ей было, что вспомнить. Правда, из-за этого битья она теперь вся больная, и недавно у нее что-то случилось с ногой, она ее подвернула, упала, и так лежала очень долго, а потом кое-как доползла до телефона и вызвала скорую помощь, врачи приехали, а она никак не могла открыть дверь, поэтому они вынуждены были разбить стекло и проникнуть к ней через окно.
Ее отец был генералом белой армии, служил у Врангеля, а потом, в Париже, работал шофером такси, а мать служила в ресторане. Сюзанна никогда не хотела иметь детей, потому что она бы их тоже била, как ее отец и мать. У нее в ящиках комода хранились аккуратно сложенные вещи, иногда она доставала их своими скорченными ручками, а потом складывала обратно, при этом раздраженно приговаривая: „Ах, черт!“ Она тоже не любила ни собак, ни кошек, и в этом отношении понимала Пьера. Летом Сюзанна непременно уезжала в дом отдыха, там очень хорошо кормили, и она зараннее предвкушала поездку, радуясь, как могла. Правда, она и здесь могла каждый вечер спускаться в ресторан, что был на первом этаже ее дома, и там жрать за десятерых, но эта пища не шла ей впрок. Пьер, рассказывая об этом, горестно покачивал головой и ковырял в носу. Из дома отдыха она писала Пьеру открытки: „Погода холодная, но кислорода до фига! Мне очень хорошо, кормят как на убой! Наилучшие пожелания. Сюзанна.“ Пьер иногда завидовал ей, потому что часто был голоден и жрал, что придется. Маруся видела, как однажды на вокзале Сен-Лазар он нашел на полу конфету, ее кто-то уже пососал и выплюнул, а Пьер поднял ее, демонстративно осмотрел со всех сторон, сказал: