— Пьер, тебя к телефону!
В комнате Пьера как всегда было темно и пахло чем-то затхлым, слежавшимися старыми тряпками и каким-то лекарством. Она осторожно зашла в его комнату и, продолжая звать: — Пьер, Пьер! — ощупью стала продвигаться вдоль стены. В комнате было темно, только сквозь прорези в желеных ставнях пробивался слабый свет от фонарей с улицы. В комнате никого не было.
Значит, Пьер ушел, а она и не слышала. Маруся решила на всякий случай еще заглянуть в туалет, расположенный рядом, вход в него был прямо из спальни Пьера. Она открыла дверь, но там было темно, хоть глаз выколи, потому что окно, ведущее в туалет, выходило на задний двор, где не было фонарей. Маруся уже хотела было уходить, но вдруг увидела блеск чего-то живого, и внезапно, как вспышка, увидела темные очертания фигуры, сидевшей на унитазе и молча смотревшей на нее. Ее охватил ужас и она, отступив, пробормотала.:
— Пьер, тебя к телефону… — в ответ она услышала ужасный, нечеловеческий рев. Пьер, совершенно голый, вскочил с унитаза и завопил:
— Оставь меня в покое, черт тебя подери! Имею я право побыть один или нет!
Маруся выскочила из его комнаты, ее ноги подгибались, она тихо спустилась вниз и сказала в трубку дрожащим голосом: — Извините, он сейчас не может подойти.
В ответ ей почему-то тоже испуганным голосом ответили:
— Ну хорошо, хорошо, передайте ему, что я звонил…
Это был православный священник, у которого Пьер работал, а когда он уезжал на лето, Пьер жил в его доме, чтобы никто туда не залез. Этот священник говорил обычно елейно-масляным голосом. У него был огромный дом в пригороде Парижа, трехэтажный и маленький садик за домом, а в доме были большие запасы еды. Священник этот приехал из Сербии и устроился здесь уже давно, Пьер работал у него, и тот платил ему очень мало, но зато кормил. Еще там жила сербская девушка, она смотрела за детьми священника. Девушка была худая, темноволосая, узнав, что Маруся русская, она прониклась к ней большой симпатией и даже сказала:
— Стоит сербу узнать, что ты русский, как он тебя уже любит.
Маруся уже давно чувствовала, что скоро ей придется подыскивать себе новое жилье, и это чувство постепенно перерастало в уверенность. На всякий случай она позвонила Трофимовой. Та сперва говорила с ней
очень любезно, но потом стала рассказывать о своих проблемах, о том у нее что сломалась машина, и она не сможет ее встретить, а сама она не найдет ее дом в Версале, куда она теперь переехала, что это очень сложно, однако, адрес свой она Марусе назвать не хотела, и та поняла, что Трофимова просто не хочет, чтобы она у нее жила. У Трофимовой были свои проблемы, Боря ее бросил, и она была всерьез озабочена поисками мужика и устройством личной жизни. Маруся позвонила еще и Наде, которая вскоре собиралась в Москву, она надеялась, что та разрешит ей пока пожить в ее квартире. Но та отказала сразу и решительно, и Маруся подумала, что в Париже не так просто найти жилье.
* * *Кокошина не меньше двух раз в год наведывалась в Париж, у нее был счет в Люксембургском банке, поэтому она могла себе это позволить. Обычно она селилась в небольшом отеле недалеко от Мулэн Руж, в котором останавливались преимущественно русские туристы, приезжавшие в Париж на автобусе на два-три дня, вечерами они собирались в кафе внизу и громко обсуждали свои впечатления, причем в основном это сводилось к словам: „Ой, мы тут такое видели! Та-а-а-кое!“ Кокошина старалась экономить и не тратить денег, правда, на помойки она не ходила, зато собирала чеки в универмагах, чтобы потом получить компенсацию за якобы вывезенный в Россию товар. Ее сын Егор, белесый косой мальчик шести лет, которого она тоже взяла с собой в Париж, помогал ей собирать эти чеки, потом, разглядывая надписи на чеках, она обнаружила, что, среди прочего, вывезла в Россию пластмассовое корыто. Это ее очень развеселило. А компенсацию она получила и очень этим гордилась, так как считала, что деловой человек должен уметь извлекать выгоду изо всего. Кокошина намеревалась поднять свое издательство на новый уровень, создать нечто солидное и в то же время интеллектуальное, чтобы достичь мировой славы, к тому же она сама писала стихи и не теряла надежды когда-нибудь их опубликовать, она уже давно могла бы их опубликовать в своем издательстве, но Надя сказала ей, что так не делают — кто же публикует свои собственные стихи в своем издательстве! Помимо надиного мужа и Селина, она собиралась издать полное собрание сочинений Пушкина и Данте в кожаных переплетах с золотым тиснением, а так же сборник статей о любви какого-то журналиста, которые она прочитала в детстве в „Литературной газете“ и которые произвели на нее тогда большое впечатление. Правда, фамилию журналиста она забыла, поэтому постоянно спрашивала об этом у всех, включая Надю и Марусю, но те ничем не смогли ей помочь. Кокошина познакомилась в Париже с довольно зажиточным французом, который работал в адвокатуре, у него был свой дом, и он сразу же пригласил Кокошину к себе жить. Она согласилась, потому что это позволяло ей сократить расходы на проживание в гостинице. К тому же, она всегда хотела оформить брак с каким-нибудь французом, ведь тогда ей уже не нужно будет добывать приглашения в Париж, и она сможет путешествовать сама, как ей захочется. Но стоило ей только заикнуться о браке, как француз тут же стал крайне подозрительным, начал на нее орать, обвиняя ее в том, что она претендует на его деньги и дом, — „все иностранцы лживы и корыстны, так и смотрят, как бы что-нибудь урвать у честных французских граждан“. Кокошина потом, рассказывая об этом Марусе, уверяла ее, что он сумасшедший.