Так же и в метро страшно, когда поезд отходит от перрона и кажется, что ты не дождешься остановки, а просто умрешь от разрыва сердца, особенно страшно, когда слышиться мелодичное пиликанье, предвещающее закрытие дверей, в этот момент всегда хочется выскочить, расталкивая пассажиров, иногда она так и делала и все смотрели на нее с недовольством, особенно в час пик, когда вагоны переполнены и кому какое дело до твоих страхов и маний?
* * *„Сегодня мне сделали обрезание… По медицинским показаниям… Мой член стал весь красный и очень болел, поэтому я пожаловался брату… Брат посмотрел его и сказал, что это из-за того, что там скопилась грязь и лучше сделать обрезание… мы пошли к врачу, он обрезал мне этот кончик и помазал мазью… Я теперь чувствую себя гораздо лучше… Иногда я трогаю его и мне приятно…“
„Вчера я говорил с Аннушкой… Я работаю у них в доме, делаю ставни… О как я люблю ее! Она дала мне двести франков, но мне бы хотелось, чтобы она сама отдалась мне, зачем мне эти проклятые деньги, из-за них столько слез льется на земле!..“
„Любовь — это не совокупление, и вообще я не нахожу смысла в совокуплении, как таковом. Любовь — это наслаждение всего тела, наслаждение кожи, а не освобождение от семени. От семени я и сам могу освободиться, когда хочу…“
„Летом во Франции повсюду грязь, арабы, духота, буржуазные рекламы. Зимой здесь идет мокрый снег. А в России зимой мороз. Светит солнце. Русские женщины в разноцветных платках смотрят на тебя и приветливо улыбаются. Но я поеду в Россию летом, когда женщины там ходят в легких коротких платьях. Автобусы в Петербурге всегда переполнены, поэтому, садясь в них, можно в любой момент вступать с женщинами в эпидермический диалог. Я помирюсь с Галей и поеду в Россию. Россия — это рай!“
„Сегодня я хотел поцеловать Джоанну. Но она мне сказала: „Послушай, Пьер, ты мог бы быть моим отцом“. Нет, это не мой тип! Это не женский архетип!“
„Я написал Ивонне, чтобы она спала со мной, а Ивонна рассказала Гале. Галя стала меня ревновать. Ну что же, место в постели остается вакантным. Мне стоит лишь позвонить Маше или Вале, чтобы заполнить пробел. Можно найти русскую менее страшную, да и помоложе.“
„Ивонна вышла из психбольницы еще более чокнутой, чем была раньше. Матушка Тереза открывает ставни своего дома. Это к дождю. И серый дождь видела бедная Ивонна за решетками своей лечебницы! О, какое страдание!..“
„Вообще-то Галя, особенно то, что она говорит, тоже не мой тип. Я понял это сегодня. Может, я ошибся с самого начала и это не мой тип вообще?“
* * *Здесь в Париже Маруся фактически уже попала в разряд клошаров, бомжей и проституток, милостыню она, правда, еще не просила, но уже была близка к этому, ей оставалось лишь перешагнуть через последнюю черту, а впрочем — почему бы и нет и что в этом страшного? Чем это хуже каждодневного заискивания на работе перед начальником, когда ты трясешься, чтобы он тебя не выгнал и готова делать по его знаку все, что угодно?
Когда Маруся ехала в парижском метро, то часто встречала людей, которые просили милостыню, попадались среди них и здоровые крепкие мужики в джинсах с красными рожами в кожаных куртках, и, что самое удивительное, им тоже давали деньги. Одну профессиональную попрошайку Маруся уже знала в лицо. Она работала на Сен-Лазаре в пригородных поездах. Это была худая женщина, коротко стриженая, с очень жалостливым выражением лица, одетая в кожаные брюки и кожаную куртку. Ее сопровождала такая же тощая, облезлая собака с точно таким же выражением на морде. Женщина ходила как-то боком, склонив голову к правому плечу и опустив левое. Она заходила в электричку перед отправлением и произносила:
— Пожалуйста медам, месье, один или два франка, или билет в ресторан, или билетик в метро — я голодна, у меня нет ни жилья, ни работы.
Ей давали всегда, ни разу она ни вышла из вагона без подаяния. Маруся встречала ее все время на одном и том же месте, и три года назад, когда она приезжала в Париж, и два года назад, и год назад — она работала все там же. Часто попрошайничали совсем маленькие дети. Однажды в метро Маруся видела, как мальчик лет двенадцати в сопровождении мальчика лет трех, не больше, просил, и ему давали довольно много, причем младший мальчик хватал за руку каждого, кто давал деньги, и пытался поцеловать. У него на голове был повязан грязный платок, из носа текли сопли, а глаза были красные и заплывшие гноем.
Про попрошаек Пьер обычно говорил, что они копят себе на машину или на дом, потому что с питанием во Франции нет проблем, есть специальные столовые для бедных, где кормят бесплатно, и при церквях тоже часто раздают паек. Маруся знала, что Дима тоже просил милостыню, в том числе и в метро. Однажды она стояла с ним на станции метро Пон де Леваллуа, и вдруг Дима спрыгнул вниз и стал лихорадочно рыться среди валявшегося на путях мусора, собирая там окурки, при этом старался выбрать те, что пожирнее. Послышался шум подходящего поезда, Маруся испугалась, он проворно подтянувшись на руках, выпрыгнул обратно и с гордостью продемонстрировал Марусе целую кучу окурков, аккуратно упакованных им в небольшой бумажный кулечек.