— Ну что, так и будешь тащиться за этой машиной? — внезапно раздраженно сказал он и, взяв Костю за рукав, резко потащил его за собой. На площади Бастилии вся толпа с дикими воплями стала циркулировать по кругу, кто-то, кажется, уже залез на колонну и размахивал оттуда семицветным флагом, международным знаменем гомосексуалистов, вобравшим в себя все цвета радуги.
— Как вы думаете, сколько их? Я никогда не умел определять количество на глаз, так же как и возраст. Тысяч десять? Двадцать? — Марусе казалось, что и все пятьдесят, такого скопления людей она не видела со времен первомайских демонстраций в Ленинграде, на которые народ сгоняли насильно. Тем не менее, в это мгновение Жора невольно чем-то напомнил ей Владимира Ильича Ленина во время первых маевок, каким его обычно показывали в советских фильмах, прикидывающего, сколько же народу прибыло в наши ряды, и какая это огромная сила.
— Их все же больше, чем фашистов, — не унимался Жора, — тут в мае, на день рождения Жанны д, Арк, бывает демонстрация французских фашистов. В этот день они всегда убивают одного араба, обычно топят, но очень тихо, мирно. Но их конечно гораздо меньше, и не сравнить! А какая сегодня будет ночь — Ночь Гордости Геев и Лесбиянок — будет праздник в Большом Бассейне — в Аквабульваре — вы пойдете?
Маруся молчала, у нее не было 80-ти франков, которые нужно было заплатить за вход. Костя тоже застенчиво потупился и молчал. Жора подошел к нему вплотную и спросил:
— Ну что, чего ты хочешь? Сесть? Лечь? Или еще что-то? Скажи прямо, ты пойдешь или нет? — в голосе его явственно послышались какие-то щемящие нотки, казалось, он вот-вот разрыдается. Костя промямлил что-то невнятное. Мимо с громкими криками под звуки громыхающей музыки проходили машины, шла толпа. С одной машины разбрасывали банки кока-колы в толпу, Жора сказал, что это очень дорогое гомосексуальное кафе с Елисейских полей снарядило эту машину, и что они такие богатые, что даже кока-колу могут позволить себе раздавать бесплатно.
— Ну ладно, возьмите, вот, вот, — вдруг засуетился он, — достал из портфеля пачку журналов и дал Марусе с Костей, — это очень интересно, почитайте!
Маруся еще раз огляделась по сторонам и вдруг заметила, что вверху, над стоящей в центре площади колонной, в том самом месте, где гордо возвышался как бы парящий над Парижем бронзовый Гений Свободы, теперь развевалась по ветру огромная связка надутых до невероятных размеров презервативов, разукрашенных во все цвета радуги. Презервативы были привязаны к Гению Свободы веревочкой, которая была обмотана вокруг его шеи, образуя на ней петлю.
* * *Хотя Маруся твердо решила вернуться в Петербург, однако это оказалось не так просто осуществить — у нее не было денег на обратный билет, и, как потом оказалось, проблема заключалась не только в деньгах.
Она решила позвонить своему знакомому психиатру, с которым встретилась в клинике Фонтенэ-о-Роз, где Костя тогда проходил курс лечения. Он был главным врачом этой клиники и немного говорил по-русски, и это, кстати, было одной из причин, по которой Костя попал именно туда. Борис Гуревич был евреем из выкрестов, у его деда когда-то был большой дом в Петербурге на Кирочной улице. После того, как Костя уехал, Маруся иногда с ним встречалась, но не очень часто, потому что всякий раз он давал ей небольшие суммы денег, и ей не хотелось злоупотреблять его добротой. Он дал Марусе деньги на дорогу, и даже больше, чем было нужно, как бы в долг, но было ясно, что он и не надеется получить их обратно. Мадам Израэль, что жила на бульваре Сен-Мартэн, говорила про него, что «Борис Михайлович — святой человек», она сама когда-то была его пациенткой.