Первыми пришли женщины, работающие на очистке заусениц: Фира и Тамара. Обе шумные, крикливые, вечно озабоченные поисками состоятельных ухажеров.
Потом появился смуглый парень, любовно прозванный женщинами «маракашка», по названию страны исхода – Марокко. "Маракашка" не щадил себя на полях сексуально-эротического фронта, одерживая все новые и новые победы. Поэтому по утрам он выглядел таким усталым и замученным, каким принято видеть работающего человека вечером.
Далее подгреб Федя. У Феди были поистине «золотые руки», которые не ошибались даже тогда, когда ноги не могли устоять у станка «после вчерашнего». Говорят, что у себя в Житомире в смутные времена перестройки Федя сделал на своем токарном станке револьвер и выгодно продал его местным авторитетам. Также говорят, что после этого поступка он был вынужден срочно улететь в Израиль. Как бы то ни было на самом деле, но Федя уже несколько лет работал на заводе старика, ни разу не выпустил брака и ни на час не расставался с большой потертой бутылкой из-под минералки, прикладываясь к которой он становился веселей и добродушней.
Оба рабочих тут же врубили свои радиоприемники. Из колонок "маракашки" лилась лирическая песня «Золотой Ерушалаим» на иврите, а приемник Феди огласил цех ностальгическими песнями России.
– Вологда, Вологда, Вологда-гда ....
– Эх-ма! – Отхлебнув из своей бутылки «минералки»,Федя начал пританцовывать у токарного станка.
Старик взмолился:
– Приглушите звук.
– Пусть вначале выключит свою трещалку обезьяна марокканская, – крикнул Федя и хлопнул в ладоши в такт захватывающей песни.
– Только после русской свиньи, – не растерялся «маракашка».
Наконец появился настоящий хозяин завода – Орен. Холеный, рослый, тщательно скрывающий свой возраст дорогой молодежной одеждой, модной оправой очков и кокетливой косичкой из жидких волос.
– Что ты говоришь?! Оплачивать работу по курсу доллара? Это – клиника. Доллар сегодня не дороже мусора, а ты привязываешься к баксам! Хочешь убить меня? – кричал он по мобильнику и, не поздоровавшись с рабочими, прошел в свой кабинет.
Старик вытащил из станка первую деталь и стал штангерциркулем проверять размеры. Руки предательски тряслись, но размеры были точные, в середине допусков, так, как он любил.
– А что, мы с тобой еще кое на что способны, – обратился он к станку и похлопал его по боковине. – Молодец, не подвел меня, тем более в такой день.
Мотя одобряюще фыркнул, а, возможно, это только показалось старику.
Работая по 12-14 часов на заводе, Алон уже давно был чужаком в своей семье. Жена мало интересовалась диаметрами, допусками и фасками. Ее больше волновала прибыль, которую приносил завод. Вернее то, что можно купить на эти деньги, вызывая зависть подружек. Сыну старик пытался привить любовь к металлу и точной обработке. Они даже некоторое время работали вместе. Но когда знакомые стали искренне интересоваться состоянием здоровья старика, он почувствовал что-то неладное. Потом выяснилась и причина такого беспокойства.
– Скоро отец умрет, и я стану хозяином завода! – хвастался юный наследник перед всеми, кто хоть раз с ним поздоровался.
Так уж получилось, что кроме Моти не с кем было старику поговорить по душам.
День продолжался в своём рабочем ритме.
Марокканец, запустив очередную деталь, успел смотаться к «девочкам». Это заведение стыдливо называли здесь "махон" (институт здоровья). Вернулся разрумянившийся и подобревший. Приглушив радио, он сообщил Феде, что в махоне появились новенькие: пухленькие блондинки с Украины. Ласковые и страстные.
Федю женщины давно уже не интересовали, но в знак солидарности с коллегой-марокканцем он отпил из своей бутылки два внушительных глотка за здоровье всех блондинок мира и убавил звук ностальгической российской музыки.
В образовавшемся песенном затишье был слышен только ровный гул станков и щебет женщин.
– А я Моше показала счет за электричество, так много набежало из-за этих кондиционеров! Он взял вроде разобраться, а вчера вернул оплаченную квитанцию. И ты так сделай.
– Я бы сделала. Да после поездки в Эйлат, мой все жалуется, что денег нет.
– Да брось ты его на фиг! Если я в свой сороковник имею в месяц от Моше тысячу, а то и полторы, то тебе – тридцатилетней бабе, смешно теряться.
– Да как-то неудобно, Фира. Он мне кровать двухспальную купил недавно, а я бортану его.
– Выбросьты эти глупости из головы. Сразу видно – рашен-деревяшен.