Сэр Николас поиграл ароматическим шариком, висевшим на цепочке.
— Не беспокойтесь, сеньор. Меня не постигнет неудача.
— Я молюсь за это. Нет нужды говорить вам, что дни мои сочтены. Сеньор, мне бы хотелось окончить их в Испании.
Бовалле поднял руку.
— Клянусь вам в этом, сеньор. Вы окончите их там, — мягко сказал он.
Дон Мануэль беспокойно пошевелился.
— Мне нужно привести свои дела в порядок. Я оставляю свою дочь одну на этом свете. Правда, у меня есть сестра. Но Доминика общалась с лютеранами, и я опасаюсь… — Вздохнув, он замолчал.
Бовалле поднялся:
— Сеньор, выслушайте меня!
Дон Мануэль взглянул на него и увидел, что сейчас он вполне серьезен.
— Говорите, сеньор.
— Когда я выбрал цель, сеньор, то иду к ней напрямик. Возможно, вы об этом слышали. Сейчас я поставил себе новую цель и поклялся получить прекрасный приз. Я посвящу вас в свои планы, сеньор. Придет день, дон Мануэль, когда я возьму вашу дочь в жены.
Веки дона Мануэля дрогнули.
— Сеньор, вы хотите сказать, что любите мою дочь? — сурово спросил он.
— Да, сеньор, безумно — вы бы, несомненно, выразились именно так.
Дон Мануэль взглянул на него еще строже.
— А она? Нет, не может быть!
— Что до этого, сеньор, не знаю. Я неважно понимаю девушек. Но когда-нибудь она полюбит меня.
— Сеньор, выражайтесь яснее. Вы говорите загадками.
— Никаких загадок, сеньор, — только чистая правда. Я мог бы увезти Доминику в Англию и таким образом принудить ее…
— Вы бы не сделали этого! — резко воскликнул дон Мануэль.
— Нет, я не стану принуждать девушку против ее воли, будьте уверены. Но вы не можете не признать, что сделать это — в моей власти.
Дон Мануэль, следивший, как раскачивается ароматический шарик в тонких пальцах, поднял глаза и встретил властный взгляд.
— Мы в ваших руках, я это прекрасно знаю, — спокойно произнес он.
Бовалле кивнул.
— Но такой простой путь — не для меня. Кроме того, мне не подходит роль похитителя и предателя. Я отвезу вас в Испанию и оставлю там. Но — помяните мое слово, сеньор! — клянусь, что я это сделаю во что бы то ни стало, даже если солнце погаснет, луна низвергнется и земля перевернется! Я вернусь в Испанию, разыщу вашу дочь и увезу ее в своем седле!
Его голос, дрожавший от страсти, казалось, заполнил всю каюту. С минуту Бовалле глядел на дона Мануэля блестящими глазами, потом огонь угас так же внезапно, как загорелся, и он тихо рассмеялся:
— Теперь судите сами, сеньор, действительно ли я люблю ее так, как бы вам того хотелось!
Последовало молчание. Дон Мануэль повернул голову на подушке и беспокойно провел рукой по простыне.
— Сеньор, — сказал он наконец, — если бы вы не были врагом и еретиком, я бы отдал свою дочь именно такому, как вы. — Он слабо улыбнулся при виде удивления на лице Бовалле. — Увы, сеньор, поскольку вы обладаете обоими вышеназванными недостатками, это невозможно! Невозможно!
— Сеньор, я не знаю такого слова. Я предупредил вас. Принимайте какие угодно предосторожности, я все равно увезу вашу дочь, что бы вы ни сделали.
— Сэр Николас, у вас смелый дух, и мне это в вас нравится. Мне не придется принимать меры предосторожности, потому что вам никогда не удастся проникнуть в Испанию.
— Бог свидетель, сеньор, я туда проникну.
— Сеньор, вам придется нарушить клятву. В море вы, возможно, равны нам, но как дерзнете вы встать против всей Испании в самой Испании?
— Разумеется, я дерзну, сеньор, — спокойно ответил сэр Николас.
Дон Мануэль пожал плечами.
— Вижу, сеньор, что вас ничто не остановит. Возможно, вы просто хвастун или, как утверждают, безумец — не знаю. Мне хотелось бы, чтобы вы были испанцем. Больше мне нечего сказать.
Глава 5
При первом же удобном случае дон Мануэль попытался выяснить, каковы чувства его дочери. Он без обиняков спросил ее, как ей нравится сэр Николас. Одному Богу известно, какой ответ надеялся получить бедный сеньор.
— Совсем не нравится, — ответила она.
— Дитя мое, — сказал дон Мануэль, пристально наблюдая за ней, — боюсь, что вы ему чересчур нравитесь.
Поняв, что ее испытывают, Доминика презрительно рассмеялась:
— Несчастный! Но это наглость с его стороны.
Дон Мануэль был полностью удовлетворен. Поскольку ему самому нравился Бовалле, он даже сожалел, что дочь так явно его не выносит.
— Мне жаль, что он — Эль Бовалле, — заметил сеньор. — Мне бы пришелся по душе такой храбрый человек, как он.
— Хвастун, — с презрением произнесла Доминика.