Спотыкаясь и падая, они продолжали путь.
Кое-кто хотел поживиться мясом покойников, доказывая, что это поддержит их, подарит бесценное время, чтобы отыскать выход из угрюмого ущелья.
Каллад не позволил.
Возле каждого умершего он задерживался, возводя над телом курган из обломков камней, в изобилии валяющихся в туннеле.
Люди фон Карштайна преследовали их, обшаривая коридоры, и эхо охоты то и дело догоняло беглецов. Топот, далекий смех, волчье тявканье и звон стали не давали спать, доводя людей до изнеможения.
Но они шли.
— Мы идем домой, — снова и снова повторял Каллад, как мантру.
Люди давно уже перестали верить ему.
Они прозвали шахты Сердцем Скорби и смирились с тем, что им суждено сгинуть в этих глубинах, но они не умерли, эти несколько последних человек.
Каллад вывел их к солнцу впервые за недели, месяцы, годы. Для недавних узников вдохнуть свежий воздух было все равно, что возродиться из тьмы отчаяния к свету свободы. Он закинул голову и рассмеялся, наслаждаясь иронией ситуации: ну не забавно ли, что дварф под открытым небом счастливее, чем под горой. Он видел, как на него смотрят, но продолжал хохотать. Пусть думают, что он спятил.
Свобода не досталась им даром. На воле мела пурга, жалкие лохмотья не защищали от мороза, и все же миг избавления был прекрасен. Люди жадно глотали воздух, валялись в хрустящем снегу, пытались обнять небо. Они освободились от скорби, выбрались из забытого богами лабиринта туннелей и шли домой, где бы этот дом ни был. Путь предстоял долгий, но даже Каллад радовался серым тучам над головой и ветру в волосах. Рядом с ним Себастьян клялся, что никогда не пожалуется на то, что застрял неизвестно где, отлично, впрочем, зная, что непременно нарушит обещание. Он был стар. Сетования на погоду составляли немалую часть его жизни. День, когда он прекратит ругать колючий снег или хлесткий дождь, станет днем его смерти.
Каллад оглянулся на людей, которых вывел из ада, и улыбнулся. Он уже думал о них как о своих парнях.
— Мы идем домой, — сказал он, и на этот раз ему поверили.
Если бы веселье бывших пленников услышали при дворе фон Карштайна, Кровавый Граф врос бы в свой обсидиановый трон от ярости. Все, кто сталкивался с вампиром, просто обязаны были погибнуть, а они идут домой — благодаря дварфу.
На чашу весов Каллада легло несколько спасенных жизней в противовес жизням потерянным.
Они шли домой.
Один человек опустился на колени, зачерпнул пригоршню снега и сунул ледяные кристаллики в рот, другой кувыркался, кто-то целовал землю. А еще бывшие пленники оборачивались, бросая долгий взгляд в направлении невидимого отсюда Дракенхофа.
Каллад знал, что они идут домой не только благодаря ему. Они обязаны своей свободой одному из чудовищ — Скеллану.
Он не понимал, почему вампир повернул против своих и почему жаждет свергнуть фон Карштайна, но это не имело значения. Тварь выкупила их свободу. Каллад же твердо решил расплатиться со Скелланом, стерев его племя с лица земли.
Вдруг дварф увидел, что старик Себастьян отошел от группы и прилег, неловко привалившись к валуну. Каллад направился к нему, чтобы тоже сесть, но, приблизившись, понял, что что-то не так. Поворот головы, изгиб шеи… Каллад видел достаточно смертей, чтобы узнать еще одну.
Как же это нечестно, несправедливо, что после всего, уже на воле, сердце Себастьяна не выдержало. Каллад проглотил подступивший к горлу комок гнева. Они шли домой.
Он опустился на колени возле Себастьяна.
— По крайней мере, ты умер свободным, глядя на солнце, — прошептал дварф, и от его дыхания в воздухе сгустились клубы пара, точно завеса между жизнью и смертью.
Заходящее солнце болезненно-желтым оком мигало на горизонте. Пусть малое, но утешение — старик скончался, чувствуя на лице нежное тепло.
Каллад закрыл покойнику глаза — это все, что он мог для него сделать.
Кожа старика уже стала холодной. Пот превратился в корочку льда, затянувшую лицо словно второй кожей. Жар жизни покинул тело, и вездесущий снег присыпал грязные лохмотья.
Каллад встал, стараясь не замечать ледяного холода, вползающего ему в сердце.
Позади него ослепительно белые пики гор Края Мира тянулись к серому небу. Внизу раскинулся лес, покрытые изморозью листья шелестели как живые, а северный ветер выбалтывал шепотом самые мрачные тайны чащи, намекая на остановившиеся сердца и мечты, погребенные в жирном черноземе. Близость леса угнетала.
Ветер кричал ему в ухо, обзывая предателем, но дварф игнорировал насмешливый голос вьюги, зная, что этот шепот вечен и неумолим.
— Я не забуду вас, — пообещал он своим призракам.
Вина — одна из множества нош, ложащихся на плечи выжившего. Вина и духи. Его преследовали призраки, призраки, шепчущие колкости голосом его вины, призраки, которые никогда не простят его за то, что он жив, потому что он сам не вправе простить себя.
— Я могу лечь, — неслышно выдохнул Каллад, зная, что не должен ложиться, ибо это было все равно что сдаться. — Я могу закрыть глаза, как Себастьян, уснуть и уже не проснуться. Холод заберет меня еще до рассвета. Этого ты хочешь?
Но ветер больше не слушал его вранье. Ветер знал, что дварф не ляжет, как солнце не перестанет сиять и не прекратят сменяться времена года. Неотъемлемое свойство выжившего — выживать, продолжать жить, независимо от того, во что это обходится окружающим. Выживший отыщет способ.
А Каллад Страж Бури был из тех, кто выживает.
Он передаст послание живым.
Фон Карштайна остановят.
Дварф вытер пот со лба, пока капли не заледенели. От постоянных поцелуев ветра губы его растрескались. Остальные тоже чувствовали пронизывающий холод, пришедший вместе со свободой. Рваное тряпье не спасало от мороза, ставшего сейчас их врагом, столь же смертоносным и лютым, как темницы душ. Каллад и не подозревал, какая жажда его терзает, пока не рухнул на колени и не разгреб снег с поверхности маленького замерзшего горного озера. Комелем топора дварф поспешно разбил лед. Наклонившись, он зачерпнул пригоршню воды и жадно выпил. Вода отдавала минералами и грязью, но показалась дварфу слаще вина. Он смахнул с бороды пролившиеся капли и зачерпнул еще.
— Сюда, парни! Вода!
Отчаявшиеся люди побежали вверх по склону, спотыкаясь, падая, толкаясь, боясь, что опоздают и вода иссякнет прежде, чем они доберутся до нее.
Какое-то движение вдалеке привлекло внимание Каллада. Он вскочил и, прищурившись, всмотрелся в тонкую полосу островерхих деревьев у горизонта. Белизну пересекало три фигуры. Они уверенно направлялись к горам. Калладу потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что это дварфы: отряд разведчиков.
— Слава Гримне, мы спасены! — воскликнул он, хлопнув по спине одного из выживших.
Юнец в ответ ухмыльнулся.
До поры они укрылись в заброшенной медвежьей берлоге под деревьями. Несмотря на вьюгу и слепящий снег, многие весьма неохотно снова покинули поверхность.
Калладу самому не хотелось заставлять людей спускаться под землю, так что те, кто желал мерзнуть, остались дрожать наверху, пытаясь развести костер из сырого хвороста. Честно говоря, перспектива опять оказаться в темноте не радовала и дварфа, но он не собирался из-за упрямства окоченеть насмерть.
И дело было не в простом прагматизме. Он обязан выжить в этом последнем суровом испытании. У него нет выбора. Он должен предупредить всех, способных подняться против вампиров, и убедить их в том, что единственная надежда остаться в живых — это отбросить споры и объединиться. Умерев здесь, он обречет всех.
Дварфы действительно оказались разведчиками из ближайшей крепости, Карак Разъяка, находящейся под эгидой северного Карак Кадрина.
В пещере обнаружился склад выпотрошенной вяленой дичи — очевидно, это убежище служило постоянной базой дварфов-разведчиков.
— Охотимся на зеленокожих, — объяснил Груфбад Стальной Кулак. — В последние месяцы эти твари творят черт-те что. С каждым набегом становятся все смелей и смелей. Воруют скот, поджигают фермы. Раззак решил растоптать их, уничтожить раз и навсегда, так что теперь мы ищем крысиные норы, в которые они попрятались.