Ненавижу. Всех ненавижу.
Холодно…
Малыш, уйди. Уйди, не трогай меня! …и без тебя холодно. И гравитация отключилась, чтоб ее. Барахтаешься, а толку никакого… наверное… может, и есть толк. Или нет. Если… даже спать хочется… не спи, Яна, замерзнешь… а ты после меня еще полчаса проживешь, Малыш, знаешь об этом? Ну, ничего… зато наши победят. Всех сожрут. Пустят врага на пуговицы…
Жуть как холодно. Неужели пластик сдох?
Сейчас у меня глаза отмерзнут.
На Терре-без-номера — море. Теплое. Интересно, оно зимой — замерзает? На Терре… море… море на Тер-ре… ре-те-ре…
Вот только соплей не хватало. Они же замерзают. Лед в носу. Красота. И не посмеешься, губы не шевелятся. И горло болит. Вот и не приду я к местеру Ценковичу поговорить. Местеру Ценковичу природа подкинет другие интересные случаи…
Хочу к Лансу на «Испел». Там стены в дереве, там бархат, там камин искусственный в искусственной библиотеке… тепло, хорошо, аптечка дорогущая… на кухне — чай… кофе горячий.
Всех ненавижу.
…на Землю-2. В море, горячее, соленое, с рыбами, а рыбы — с лапами, чтобы джунгли, и птеродактили тупые, как куры, чтобы Шайя в море с детьми плавала, чтобы Крис — смешной, с Нару… и Дитрих, красивый, с браслетами, ободранный весь, с аурой своей телепатской на километр, с сигаретами… никого больше не надо… насовсем… хочу.
…на Фронтир. Там пустыня. В пустыне — жарко. Помереть можно, как жарко, хочу на Фронтир…
Домой хочу.
…к маме.
2
— Идиотка, — раздраженно и горько сказал Дитрих. — Какая же ты идиотка…
Я молчала. В голове стоял такой шум, что хотелось закрыть глаза и лежать пластом. Когда совсем не шевелишься, кажется, что вот еще несколько минут, и головокружение пройдет. Может целый день так казаться. У меня так уже было. Не один раз.
И я действительно опустила веки.
— Янина, — быстро зашептал мастер. — Яна! Ну…что ты? Ну, посмотри на меня, пожалуйста!
Его голос был совсем рядом. Кажется, он опустился на корточки рядом с постелью. Потом подался ко мне, и я кожей почувствовала его тепло. Его дыхание.
— Яна!
— Что ты здесь делаешь? — спросила я, не открывая глаз. Надеялась, что от нескольких произнесенных слов мне не сделается хуже. Ха…
— Я? — Дитрих вздохнул. Его рука обожгла мое запястье. Он-то точно здоров, почему его тело кажется мне таким жарким? У меня, должно быть, температура сейчас градусов тридцать пять…
— Я… привез «умные капсулы», Яна. Живые мины.
Только об этом переживать мне не хватало сейчас… Сердце чуть ёкнуло; в груди завязалась слабая злость на Дитриха, но тут же умолкла.
Я спать хочу. Ничего больше не хочу.
— Янхен…
О, только не это! Меня так называл отец. Обычно в те минуты, когда отказывал мне в карманных деньгах или костерил за школьные неуспехи.
Мне все-таки пришлось открыть глаза и разлепить губы.
— Дитрих. Я не хочу сейчас говорить.
Лицо у него было дикое и чуть помятое, точно со сна или из драки. Волосы растрепаны, слиплись, воротник рубашки почти черный… нет, не могу думать. Потом.
— Хорошо, — кивнул он, — спи…
Погладил меня по щеке. Я уже падала в сон, как в яму, когда почувствовала, что меня целуют в лоб, оправляя одеяло. От склонившегося надо мной Дитриха проливалась волна жара, как от близкого солнца.
Должно быть, поэтому мне снился Фронтир. Планета, которая никогда не существовала в действительности: только в официальном реестре. Мы были там с Аджи и целых три месяца попросту убивали время, потому что задание все никак не приходило. Устав предполагает период акклиматизации, но не такой долгий. Фронтирские колонисты не раз видели нукт вблизи, во время зачисток и карательных операций, и потому относились к ним с искренней симпатией. И умели с ними общаться. Настолько, насколько может не-экстрим-оператор общаться с боевым псевдоящером. Когда я, сойдя с трапа, впервые увидела и оценила реакции фронтирцев, то немало удивилась. Обычно люди либо шарахаются от нас, либо лезут потрогать «зверя». Думают, он что-то вроде служебной собаки. Колонисты же вежливо заговаривали издалека, причем не со мной, а с Аджи. Ему очень нравилось.
Поскольку Фронтир был колонией специфической, то каждый новоприбывший проходил собеседование. Это во время собеседования мое имя прочитали как «Джанарна»; меня это позабавило, и я не стала поправлять. Но уполномоченный, выйдя из кабинета вместе со мной, первым делом представил меня какому-то тощему старичку с диковатыми молодыми глазами, и представил, естественно, Джанарной. А через два дня чуть ли не весь город знал, что экстрим-оператора зовут именно так.
Разговорчивого старичка здесь именовали Санди.
Александер М. Дарикки, оставшийся в песке Фронтира навсегда.
Как-то мы с Аджи пошли гулять к лесополосе. Вечером, когда стало прохладно, и можно было пройтись без фреонного костюма. Которого у меня, вообще-то, и не было. Пришлось брать напрокат. Местные быстрорастущие виды растений высадили, частью для защиты от ветра из пустыни и песков, частью для того, чтобы хоть что-то радовало глаз. У этого подобия парка гуляла «культурная публика» из колонистов. При свете фонарей и звезд. Там мы встретили Санди; долго спорили, и, в конце концов, он встал передо мной на колени, умоляя позировать для новой картины…
Проснулась я, захваченная одной мыслью: я должна была согласиться тогда. Один кивок, — и все обернулось бы совсем иначе. Все. И не было бы местера Хейнрри, и Экмена, и Арис, и безумного рывка сквозь смерть, и ничего бы не сделалось с Аджи, и ничего не стало бы с самим живописцем, а у меня не было бы Терры-без-номера, питомника, «Делино», Малыша, Анжелы, Игоря, Дитриха…
Все-таки я правильно сделала, что отказалась.
Параноидальный бред. Очень весело. Видимо, как альтернатива истерике, в которую мне впасть слишком трудно: из трех необходимых ингредиентов присутствует только один. Шок. Но в равновесии все равно не удержаться.
Я некоторое время не могла решить, действительно ли я лежу в индивидуальном боксе, в медотсеке «Виджайи», или это у меня предсмертные галлюцинации. Потому что рядом со мной сидел мастер Вольф, а что бы ему, вообще говоря, тут делать?