Это так?
Или нет.
Что — нет?
Или не так.
Язык может стать для утопающего последней надеждой.
Я не понимаю, что ты говоришь, Зэт. Но…
Его взгляд устремляется куда-то в даль. Смотрит из окна прямо туда, где он хотел бы сейчас очутиться.
Конечно, дело не мое, просто ты меня больше не увидишь. И это, пожалуй, самое правильное. Так говорит Сабатин. Как женщина, про которую забыл ее тайный любовник, в тайном месте, в том ресторане, в котором ей была назначена встреча и где она сейчас получила извиняющуюся SMS. «Ты меня никогда больше не увидишь». Ответила бы женщина. Не имея этого в виду. Поскольку для этой встречи она отдала слишком много себя и своих мечтаний. Всю себя. И это новое платье. Женщина могла бы написать еще: «Я ненавижу тебя и то, что ты делаешь со мной». И то, и другое — ложь.
Но сейчас другая ситуация: Сабатин не может послать SMS Зэту, так как у него нет устройства, которое могло бы ее получить. Он сидит прямо напротив нее. На ней нет платья. На ней длинные брюки. Но есть нечто общее. Попытка быть решительной. Последовательной. Отрезать. Одно желание. Наказать. В этот момент женщина не думает, что наказывает себя больше, чем его. Но он ведь не пришел в условленный час в условленное место? Он слишком трусливый, чтобы прийти на тайный перекресток между временем и пространством? Может быть, ему хочется прекратить все это? Может быть, но она этого не видит. Не хочет видеть. Она хочет все разорвать, чтобы ее не ранили еще больше. Она просто забывает, что влечение не остановить вердиктом. Влечение к чему? Она же его не знает. Может, влечение именно ко всему тому, чего она не знает и думает, что в нем есть? Влечение к тому чувству, которое связано с ним. Сейчас она внушает себе, что влечение испарится, если она все разорвет. Сейчас. Нет, она не думает. Ее ранили куда-то, где мысли не задерживаются даже на время.
У него начинает сводить правую ногу, и, хотя он кладет в чай два пакетика сахара, во рту у него все еще горький зеленовато-желтый привкус.
То есть у тебя ребенок от любовницы, так?
Послушай, вот что я тебе скажу: связь с Моникой Левински не стала бы скандалом, если бы Овальный кабинет находился в Елисейском дворце. И когда о дочери Миттерана узнала общественность, это не произвело большого впечатления. Он просто был настоящим развратником, настоящим французом.
Почему?
Почему это не стало скандалом, таким же, как Клинтон-Левински?
Мне все равно. Почему?
Его взгляд трудно разгадать. Во всяком случае, его не может разгадать она. Почему ты звонила моей жене, позволь спросить?
Потому что я скучала по твоему голосу. Намерение никогда не видеть его больше пропало. Ее недавнее высказывание утратило искренность.
И ты позвонила моей жене. Ну, теперь понятно.
Да, но ты сказал, что она знала, что вас должны фотографировать. И вот я подумала… Она лжет, так как правда такова, что она ни о чем не думала, когда звонила… Я подумала, что так как она знала, что ты был у фотографа, то я просто хотела сказать, что фотографии готовы.
И мать… мать моей дочери? Почему ты позвонила ей?
Ты сам все затеял. Я просто перезвонила. С этим разбирайся сам. И с другим тоже.
Но во сколько игр он играет одновременно? Она отодвигает стул, так что он чуть не падает, встает. Ты меня больше не увидишь. Ясно? Если мы встретимся на улице, я тебя не знаю.
У нее зеленые глаза.
Он берет ее за руку. Она теплая. Влажная. Сабатин пробует вырвать ее. Сядь. Присядь же.
По его щекам текут слезы. В две узкие четкие бороздки. Из глаз, по его щекам.
Если тот, кто стоит со всем своим хозяйством на мраморному полу в эксклюзивном магазине одежды, до этого получил штраф за парковку, поссорился со своим сыном-тинейджером, и у него украли бумажник, пакет для него является просто еще одним ударом судьбы. К черту все. И вот он плачет теми слезами, которые в детстве невозможно было сдержать, когда большие дети начинали издеваться, а взрослые давали тебе незаслуженный шлепок. Плачет непроизвольно. Бессилие — одно из самых опасных чувств, потому что пассивность, бездействие создают пустоту, черную дыру, которая всасывает в себя всю окружающую энергию.
Сабатин думает, что эти слезы — из страха ее потерять, и они затрагивают в ней чувства, родственные материнским. Она садится напротив.
Ей хочется что-нибудь ему подарить. Но единственное, что есть у нее в сумке — то единственное, что она подарить не может. Черная лаковая коробочка с красной печатью и золотыми буквами. Это тебе!
Что это?
Секрет. Отцовский подарок. Теперь это должно быть у тебя — это то, что я больше всего люблю.