Таков, по крайней мере, сюжет — в самых общих чертах. Изложенное мной в нескольких словах занимает теперь свыше трех часов: три акта с одиннадцатью сценами в каждом, с двумя интермеццо, в которых балетное представление сменяется игрой на виоль-д'амур. Тридцать две арии, четыре дуэта, три Долгих речитатива… |
Однако тише! — спектакль начинается. Снаружи театра на Хеймаркет колоннада заполнена портшезами, конюшни забиты до отказа. Внутри свечи в галереях разом погасают, когда тяжелый скрипучий занавес взвивается вверх с резким шуршанием, напоминающим шорох дамских юбок по полу просторного бального зала. На сцене взгляду предстают две белые колонны, словно две ноги, которые выглядывают из-под подола, а за ними — подвижный задник с теряющимися в тени неясными фигурами.
Над сценой створки лож распахиваются, карточные колоды складываются, шеи перегибаются через барьер. Гул стихает, поток болтовни перегораживается плотиной. Девушки — продавщицы апельсинов ловко пробираются в неожиданной темноте, стараясь не угодить в оркестровую яму. Стражи у входов в партер обращаются в собственные изваяния, а над их черными треуголками ложи и галереи, ряд за рядом, заполняют напудренные головы. Среди них — головы лорда и леди У*** в обтянутой тафтой ложе на видном месте под расписной аркой просцениума: отсюда публике удобнее созерцать красоту ее светлости. Граф Хайдеггер в ложе распорядителя: он только что спустился в зал по лестнице, ведущей из театра в его великолепные апартаменты наверху. Почти рядом в королевской ложе сидит король, а рядом с ним — мадам Килмансегг, ревниво оглядывающая публику через бинокль. Король впервые видит такое множество подданных сразу, собравшихся в одном месте. В самом деле, сегодня вечером продано столько билетов, что зрители пристроились даже на краю сцены, скрестив под собой ноги наподобие портновских подмастерьев, — в их числе есть и знатные особы. Если выразиться точнее, его величество мог бы впервые лицезреть это небывало многолюдное собрание, не будь он так увлечен игрой в триктрак с мадам Килмансегг.
При свете восковых свечей на сцене виден и мистер Гендель — вон там, за дирижерским клавесином; парик его излучает белое сияние. «Синьор Джорджо Федерико Гендель» — так он именуется в либретто. Возле него в два полукруга рядами расположились тридцать семь музыкантов. Скрипки, альты, виолончели, лютни, контрабасы, литавры, даже арфа. Грифы и смычки струнных и узкие раструбы деревянных духовых инструментов смутно тянутся вверх, как тростниковые заросли с поверхности болота, в котором оркестранты увязли по пояс; две теноровые лютни с изогнутыми фифами напоминают жирных деревянных гусей, а теорба с длинной шеей — лебедя, ухватившего клювом ветку.
Но вот, позади оркестра, предстает более явственно первая декорация, созданная синьором Роберто Скарабелли. Ручеек шепотков. Atto primo, scena prima[127], как поясняет либретто: храм Юноны — приземистое, украшенное куполом сооружение невдалеке от пары коринфских колонн, увитых виноградом; рядом с ними по две пальмы в кадках — где только, черт возьми, синьор Скарабелли их раздобыл? — и по две босоногие девушки в белых туниках. На раскрашенном заднике изображен горный хребет — скорее альпийский, чем греческий — и далее полоса вспененного голубого моря. Прислужницы отступают в стороны — и богиня, также босиком и в белоснежной тунике, возникает на пороге храма. В тот же миг мистер Гендель энергично ударяет по клавишам (лопнувших струн сегодня не будет), и все инструменты перед ним, грифы и раструбы, приходят в движение, словно по ним пронесся ветер. Из темного болота взвивается увертюра. Еще мгновение — и богиня, сопрано («синьора Анастасия Робинсон»), приступает к величественной арии aria di portimento[128], искусно выводя горлом фиоритуры, чем так поражает слушателей (большинство которых не поняло ни слова из ее жалобы), что певица еще не успевает докончить арию, как из зала уже раздаются громкие просьбы ее повторить.
Однако богиня вновь исчезла в храме — и авансцену заполнила дюжина фурий в пестро размалеванных масках, с крыльями из папье-маше, прицепленными сзади к ярким красным и черным лохмотьям. Они яростно размахивают в воздухе дымящимися факелами. Половина фурий явилась сверху, опустившись на сцену — одна из них тяжело шлепнулась на крестец — с помощью невидимых канатов подвесной машины, блоки которой скрипят и повизгивают. Теперь фурии мечутся с факелами взад-вперед между колонн и вокруг храма, хриплыми выкриками и смехом встречая ложе на четырех подпорках, которое также спускается на сцену с небес, а затем они его поджигают. Языки пламени взвиваются вверх, авансцену застилают клубы черного дыма (огонь раздувают механики, спрятанные в кулисах), и фурии с прежним гоготом исчезают в этих клубах по обеим сторонам сцены или взмывают на невидимых нитях в поднебесье.
Публике этот спектакль доставил даже большее наслаждение, нежели ария Юноны, и с галерей хлынул поток громких аплодисментов и одобрительных возгласов.
— Ух-х ты! — восклицает в ложе лорд У***, рьяно вливаясь в нестройный хвалебный хор. — Дьявольски здорово! Разрази меня гром, если это не ловко у них вышло!
Ее светлость гораздо более сдержанна. Ее препроводили сюда под принуждением. Эпсомская соль для желудка, капли от мигрени, нюхательная соль на случай внезапного обморока, фляжка минеральной воды на случай жажды (из «железистого источника» в саду театра «Садлерз-Уэллз»), а также прочие зелья и эликсиры, предписанные доктором, — все они выстроились перед ней в ряд, по соседству с бутылкой кларета и табакеркой супруга, и все они срочно будут пущены в ход еще до истечения вечера. Нервы леди У***, натянутые и в лучшие времена, сейчас, в худшую минуту, страдают невыносимо. Она обмахивается страницами либретто и желала бы знать, долго ли еще ей придется терпеть эту муку. Scena seconda[129]: тронный зал во дворце царя Пандиона. Сцена очистилась от дыма, ложе пропало, и, в сопровождении стука и грохота, глазам зрителей явились новые декорации, на сей раз изображавшие не горы, но — сквозь ряд окон — длинные иглы обелисков и сферы куполов. Добавились зажженные канделябры, торшеры, урны, картины в рамах, роскошные драпировки и трон с высокой спинкой. Между двух колонн, уцелевших от храма Юноны, под замирающие вздохи скрипок и довольное бормотание контрабасов медленно движется свадебная процессия; позади выступает хор, облаченный в белое. Когда увенчанная гирляндами брачная пара — Терей и Прокна (та же «синьора Робинсон», но в другом одеянии) — становится рука об руку, начинается recitative[130]. В этой части, исполняемой хористами, со вставками царя Пандиона (бас), пространно повествуется об истории двух народов, о недавних войнах, о братском единении двух царей, клятвах дружбы и так далее, и так далее… Рассказ длится и длится… Музыка, неистово бушевавшая при действиях фурий, разлилась теперь безмятежным струением флейт и струнных под мягким напором бассо-континуо. Зрители начинают томиться, шаркать подошвами; иные, во главе с лордом У***, требуют возвращения фурий.