– Ну, это же из области психологии и иметь отношение к делу, по мнению серьезных аналитиков, не может.
– Чувствую в голосе обиду. На тот момент нашего разговора реминисценция с запахом мешала. А сейчас нет. К тому же опять этот чертов Афган, где воевал некий Саид Омаров.
Бальзамов рассказал Саше о случае с вырезанным взводом.
– И все? – спросила девушка, когда Вячеслав закончил: – Не вижу здесь того, из-за чего могли возникнуть серьезные проблемы у тебя лично, кроме, конечно, психической травмы.
– Потом снова была война. Я дрался, мстил, убивал. Нужны подробности?
– Они нужны тебе, Слава. Хочешь, не хочешь, а вспомнить многое придется, иначе до истины докопаться будет невозможно. Сам же сказал, что азиатский крен здесь не случаен.
– Есть за мной один грех, который отмаливать всю жизнь буду.
– Какой?
– Сашка, это не для женских ушей.
– Не упирайся, Вяч. Постарайся выдохнуть из души, самому же легче будет. А нам с тобой, так или иначе, до утра сидеть: всю твою жизнь по крупице перебирать.
– В общем, противостояла нам одна банда: днем обычные крестьяне, а ночью духи, не знающие пощады. Столько ребят на тот свет отправили. Ладно бы убивали – на войне, как на войне, так нет, то кожу живьем с наших, попавших в плен, в основном раненых, снимают, то лицо уродуют до неузнаваемости. А мы сделать ничего не можем, не знаем, кто именно ночью воевать выходит. Всех подряд убивать же не будешь. Во время зачисток банда растворяется среди мирных жителей или кем-то предупрежденная в горы уходит: не люди – черти. И все-таки, накрыли мы их: уничтожили всех, одного только в плен взяли. Я его внешне даже не запомнил, дух, как дух: худой, изможденный войной, лицо до глаз бородищей заросло, голова, по обычаю, бритая до блеска. Ну, два моих воина подходят ко мне, так и так, мол, товарищ сержант, отдай его нам. А я им: «Да, забирайте». Дух почувствовал или речь понимал, но так дико глазами повел: меня даже передернуло. Отложили мои солдаты оружие, сбили с духа чалму в пыль, руки за спиной скрутили и повели к склону. Там подвесили ему на грудь гранату, а к чеке длинную веревку привязали, и сказали: «прыгай». Он прыгнул, но граната не взорвалась. Пока мои служивые за автоматами бегали, ушел дух. Вот, вроде и нет на мне его крови, но осадок горький остался. Казню себя, что позволил ребятам низменный инстинкт наружу выпустить, и перед тем душманом чувство вины осталось.
– Да, Вяч, здесь только ты виноват. – Александра нехорошо поежилась и задернула шторы: – Ты мне о себе совсем ничего не рассказываешь. Ты как-то обмолвился, что тебе иногда снится отец. Хочешь еще чаю?
– Давай. Спасибо. Он покончил с собой, когда мне было всего семь лет. Я видел его в петле: жутко, особенно для семилетнего ребенка. Но когда его не стало, вокруг образовалась тянущая пустота. Ему на тот момент исполнилось всего сорок лет, но мне до сих пор кажется, что мудрее и сильнее его никого нет. Что-то было в моем отце, вызывавшее уважение окружающих, даже тех, кто намного опережал по возрасту. Я и сам толком не знаю его биографию. Мать говорит всегда путано и очень туманно. Поэтому лучше всего начать именно с нее. Окончив педагогический институт, она получила распределение, кстати, по собственной инициативе, в одно из северных вольных поселений. Это там, где живут расконвоированные зеки. В сих романтических местах и повстречалась с отцом, который отмотал к тому времени по тюрьмам и лагерям в общей сложности десять лет. За что он был осужден, я тоже выяснить не смог: все говорили разное. А в семь лет, понятное дело, вообще не задумывался. Через полтора года у них родился я. Это особая история. Никаких роддомов в той деревне, конечно, не существовало, поэтому мать, когда у нее начали отходить воды, срочно повезли на дрезине до ближайшего райцентра. Можешь себе представить расстояния в тайге. Конечно же, никуда не довезли, и мать начала рожать меня прямо на ходу. Может, еще поэтому у меня на всю жизнь сохранилась страсть к дорогам? На рычагах дрезины потел, что хватало сил друг моего отца, физик-атомщик, ставший потом известным ученым, а в то время такой же расконвоированный зек. В шестидесятые довольно много интеллигенции жило на севере, понятно, что в принудительном порядке. Отец же находился на линии связи и осуществлял безопасность движения: не дай Бог, навстречу в это же время и по этой же дороге поехало бы какое-нибудь транспортное средство. Пришлось этому несчастному физику стать на время акушеркой.