«Чилим-килим» – поезд тронулся и начал набирать ход. Пассажиры, громко переговариваясь, а некоторые, бранясь, стали бороться за место под вагонным солнцем. Самые шустрые и везучие успели занять верхние полки. Самые скромные расстелили халаты на полу и улеглись вповалку. Самые терпеливые и уверенные в себе остались на нижних местах в роли хозяев положения. Филипп Васильевич, несмотря на более чем почтенный возраст, забрался на третью багажную полку, как на наблюдательный пост, откуда и решил следить за девушкой… Впрочем, до Москвы можно особо не волноваться… Успокаивал он сам себя, но глаз не спускал. Не приведи, Господи, какая-нибудь ситуация, и единственная связь прервется. Годы и годы поисков полетят к чертям, и придется снова начинать с нуля. Кондаков смотрел на девушку, как на самое ценное, что у него было, и жалел ее, сам не понимая почему. А Зульфия пыталась заснуть, прислонившись виском к стенке вагона. Она так и не смогла пока ничего понять и тем более поверить в счастливую звезду. Духота в вагоне стояла невообразимая, плюс ко всему запах пота и немытых тел.
Открывались всего два окна: одно в начале, рядом с купе проводника, другое в конце, около туалета. Кондаков за долгие жизни в Азии так и не смог привыкнуть к тому, что здесь редко моются и не обращают внимания на дурные запахи. Хотелось, чтобы побыстрее наступила ночь. Все же, какая-никакая прохлада. О стакане чая в красивом подстаканнике вообще речи быть не могло. Чтобы дойти до туалета требовалось немало усилий, т. к. многочисленные тела, устроившиеся на полу человеческой засекой перегораживали путь. Проводница сразу по отправлении поезда предупредила, что на дороге пошаливают лихие ребята и, дескать, имейте в виду, уважаемые пассажиры, я никакой ответственности за вас не несу. Прячьте, мол, сами ваши денежки понадежней. В купейных вагонах проводники выдавали ключи, чтобы можно было запереться изнутри. Поэтому людей побогаче лихо обходило, если те, конечно, соблюдали правила безопасности. Главный удар приходился, как всегда, на бедноту, ехавшую в плацкарте или в общем. Налетчики, главным образом из числа наркоманов, врывались ночью на станциях, где люди в милицейской форме были купленными. Действовали стремительно, угрожая ножами и вырывая у полусонных кошельки, сумки и даже, подчас, небогатую одежду. Сколько успели обойти, столько взяли. Кто не спрятался, мы не виноваты. Вас ведь предупреждали. Впрочем, между бандами тоже была довольно жесткая конкуренция. Поездов становилось все меньше, а любителей поживиться за чужой счет больше. Вот и резали друг друга, правда, численность романтиков с большой дороги оставалась стабильной. Лишнее количество не приживалось, а совсем малым числом тоже много не сделаешь. В общем, как и везде, шел естественный отбор. Выживали сильнейшие. В эту ночь банда Бабека Халилова, по кличке Хал, заступила на свое очередное дежурство, подвинув отряд старика Вахида, который хорошо покрошила на недавней стрелке. Часть вахидовских людей перешла на сторону Хала. Иерархия в бригаде была очень жесткой: старожилы шли на дело в богатые и плацкартные вагоны, новичкам приходилось довольствоваться общими, где всегда много шуму и мало толку. Если иерархия нарушалась или новички нелестно высказывались в адрес руководства, то самое справедливое в мире возмездие наступало немедленно. Виновных, как правило, закатывали в асфальт.
Поезд, длинно выдохнув, остановился напротив маленького здания вокзала. Двери вагонов со скрипом и скрежетом стали открываться. Но проводники в проемах не появились. В проемы ринулись быстрые, бесшумные тени, одетые во все черное. Время для стоянки всего четыре минуты. А успеть нужно как можно больше: от этого зависела карьера в банде Хала. И Мустафа старался. Дома ждала голодная семья из одиннадцати человек. Девять голодных братьев и сестер. Отец-наркоман, требующий все новой и новой дозы. Мать, превратившаяся за последние несколько лет в костлявую старуху. Мустафа вихрем влетел в вагон и закружил по нему с огромным охотничьим ножом. Сегодня он был первым, а значит, основная добыча принадлежала ему. Люди сами отдавали деньги, золотые и серебряные цепочки. Многие заранее приготовились к нападению, и предпочитали остаться невредимыми, чем быть покалеченными. Мустафа спешно бросал добычу левой рукой в мешок, а правой сжимал нож. В третьем купе он наткнулся на Зульфию и на мгновение остолбенел: уж больно хороша была девушка. Она забилась в угол нижней полки, подогнув под себя длинные ноги и закрыв лицо руками. Огонь страсти полыхнул в груди налетчика, сознание затуманилось, и рука сама метнулась к черным косам. Но тут же ослепила тупая боль в затылке. Мустафа почувствовал, как ноги подламываются, и он проваливается в черноту.
Когда налетчики вломились, Филипп Васильевич буквально вжался в стену, лежа на третьей полке и моля Бога, чтобы только не трогали Зульфию. Но Бог в ту ночь оказался глух к просьбам старика. Обнадеживало, что бандиты вели себя совершенно неосмотрительно, можно сказать по-хозяйски. Друг друга не страховали: разлетелись по вагону, как кладбищенские птицы в жажде наживы. Перрон за окном качнулся в тот момент, когда бандит схватил за косы Зульфию и хотел потащить к выходу. Его подельники уже выпрыгивали на платформу с полными мешками добычи. Вот тогда Кондаков и нанес короткий удар своим суковатым посохом по затылку налетчика. Удар оказался крепким. Посох деда Фили с хрустом разломился надвое. А незадачливый бандит рухнул ничком, попутно разбив лицо об острый край стола. Поезд набирал ход. Удивленные лица членов банды проплыли за окном. Теперь можно перевести дух и сообразить, что делать дальше. Первым делом Филипп Васильевич связал налетчика и усадил на полку. Тот судорожно мотал головой, пытаясь самостоятельно прийти в чувство. Кто-то из пассажиров протянул стакан воды. Плеснули в лицо.
– Ну что, очухался? – первое, что услышал Мустафа. Кондаков говорил по-русски, хотя, конечно, мог и на местном. Но уж очень хотелось воспользоваться правами победителя.
– Ти, что, старык, нэ понимаешь совсэм ничего. Сэйчас пацаны сядут на джипа э, и догонят этот тухлый паравоз.
– Сынок, не мунди, пожалуйста. Следующая станция через семь часов, и путь наш пролегает через пустыню, где нет никаких дорог, кроме этой. Даже если твои братки захотят арендовать ради тебя самолет и догнать этот, как ты говоришь, тухлый паровоз, у нас все равно времени предостаточно. Но вряд ли кто-то за тобой полетит на самолете. Ты себя со стороны-то хоть видел?
– Да, видэл, видэл, не бэспакойса. Нэ хуже твоего рожа. Совэтую вам всэм: рвануть стоп-кран и остановить поезд, пока нэ поздно.
– Сынок, я же попросил: не мунди! Ты, что же нас всех круглыми идиотами считаешь? Ехать тебе теперь с нами. Вон там полежишь – в багажном отсеке под нижней полкой. А потом мы тебя сдадим в ближайшее отделение милиции. Свидетелей много. Пострадавших еще больше.
– Свидэтэлэй, говоришь. Покажи хоть адын свидэтэль. Ну, кто хатэл бы сказать, что он свыдэтэль? – обратился Мустафа к вагону. Люди поспешно стали отворачиваться: – Вот выдышь: нэт свыдэтэль. Всэ знают, что патом с их родственныкам будэт. Правильна я гаварю? А ты, старык, мэня в заложник захватыл. Так, что ми это тэбя в отдэлэния отдадым. Сыдэть на нара будэшь, вшей кормить будэшь. Лучше дерни ручка стоп-крана.
Филипп Васильевич обвел взглядом притихший вагон. Не было ни одного человека, готового выразить свое недовольство налетом. Ни одного осуждения во взгляде. Люди какое-то время молчали. Потом стали раздаваться несмелые реплики, типа: давайте отпустим, нам всем не жить, что будет с нашими детьми. У Кондакова перехватило дыхание. Явная растерянность читалась во взгляде. Кто-кто, а он хорошо понимал крылатое выражение, что Восток – дело тонкое. Налетчик удовлетворенно скалился, глядя на русского старика, мол, съел, драный шакал. Поезжай в свою гнилую Россию, и там командуй сколько хочешь, а сюда свой нос не суй.