«Да ладно. Не знаешь ты, что такое паршиво», — подумал Денис, глядя снизу вверх на пролетавшую в сторону Москвы электричку. Паршиво… Даже не так, паршиво бывает с похмелья или когда съешь что-то несвежее, или свяжешься с дураком, заведомо зная, чем все закончится. Не паршиво ему, а тоскливо, жутко и злость берет одновременно, злость на себя самого, на свое бессилие, что не может помочь близкому и единственному родному человеку, что остался еще в этом мире. Второй год, как мать болеет, второй поганый год, а он узнал только полтора месяца назад, когда домой вернулся. Да и то узнал случайно, глупо даже, как в дешевом сериале — соседка пришла, травы какие-то притащила, сено в коробочке. Слышала якобы, что помогает. От чего помогает, зачем — говорить отказывалась, пока Денис бабку к стенке не прижал и не пригрозил, что эти травы чудодейственные сейчас незамедлительно в унитаз отправит. Тут старушка и сломалась, сказала Денису, что матери его уж больше года как нехороший диагноз поставили, что диагноз этот недавно подтвердился, что врачи ничего не понимают и вся надежда лишь на травы Роговского монастыря, что без операции и безнадежных на ноги ставят, а целебный отвар метастазы из организма изгоняет. Без операции, без лекарств, а одной лишь чудесной силой, в этих самых травах сконцентрированной.
Денис поначалу ничего не понял, бабку в кухню затащил и все, что та знала, у старухи выведал, и выпроводил, заверив, что все сделает в лучшем виде. Траву забрал, закинул коробку с глаз долой подальше на антресоли и на следующий день повел мать к врачу. Не бюджетному задерганному начальством и отчетами онкологу, а к дорогому специалисту, холеному, уверенному в себе мужику под полтинник, просидел с ними весь прием, выпроводил мать в коридор и в лоб у врача спросил: сколько? Тот несколько раз черкнул на листке, показал Денису цифры.
— Это операция, это лекарства, это лечение и консультации. Время пока есть, месяца два, но не больше, потом будет поздно. Запущенный случай, надо было раньше обращаться.
Говорил, а сам при этом с сожалением и любопытством одновременно посмотрел на Дениса, пока тот, старательно держа себя в руках, изучал столбик из цифр и последнюю, итоговую. Внушительную до того, что по всему выходило — придется продавать квартиру, просторную светлую трешку, что отец, главный инженер завода, аккурат перед развалом страны получил. Продать, и после этого идти на все четыре стороны, ибо жить им с матерью будет негде, впрочем, нет — можно обосноваться в сарайчике на садовом участке, что именуется вовсе ему неподходящим словом: дача. Зато сарайчик двухэтажный, и печка имеется, и денег, оставшихся от продажи квартиры, на новую крышу должно хватить…
Денис этот вариант с ходу отринул, запретил себе о нем даже думать, потолковал с врачом и договорился о рассрочке. Первую часть мать внесла из своих сбережений, и на следующий же день легла в больницу, вторую Денис поклялся, что достанет через две недели. Подумал так и этак, и решился продать гараж, тоже часть отцовского наследства, кирпичный, просторный — две машины запросто войдут — с ямой и подвалом. В подвале, правда, поселилась плесень, но общей картины она не портила, и Денис рассчитывал получить за гараж хорошие деньги, что и указал в объявлении, оплаченном и исправно напечатанном местной рекламной газетой неделю назад. И ни жалости, ни ностальгии, ни других прочих приличных случаю чувств он не испытывал — гараж в отличие от квартиры было не жалко. Во-первых, располагался он неудобно, на другом конце города, а во-вторых, была еще причина, личная, роковая почти, да что там почти, по этой причине он три года вдали от дома и провел, сначала в колонии под Нижним, потом в Мордовии. Погаными были и причина, и следствие, до того погаными, что вспоминать не хотелось, а если и доводилось, то аж в затылке начинало ныть от ярости и жуткой, нелюдской какой-то несправедливости, и предательства заодно. И хоть гараж в этом был лишь косвенно виновен, но Денис даже обрадовался возможности от него избавиться, да и мать не возражала, что снимало множество вопросов. И покупатель нашелся довольно быстро, хоть и место было неудобное, позарился, видать, на размеры. По телефону не торговался, пожелал посетить объект недвижимости сегодня, в одиннадцать утра, а сейчас уже почти половина, а ходу до Воробьевки еще минут пятнадцать, а тут… Сначала машина, потом переезд, потом эта… Курица в капюшоне.
— Одиночество… ненавижу одиночество… — гнусаво твердила она, — никто не звонит… ходишь, как тень по земле, и никому ты не нужен… на свете так много людей, почему же я испытываю одиночество?