Рыбакова Светлана
Домой
Светлана Рыбакова
Домой
Светлана Николаевна Рыбакова - студентка Литературного института им. А.М. Горького. Автор книг для детей "Сказка о Светлой радости", "Настоящее счастье". Публиковалась в журналах "Держава", "Наш современник", в газете "Татьянин день".
Член Союза писателей России.
Посвящается солдатским матерям, чьи дети были, есть сейчас и, к прискорбию,
будут на Кавказе
Участников тех событий, которые изложены в рассказе почти с документальной точностью (жизнь - самый уникальный сочинитель), автор просит простить за их литературную обработку и надеется, что все они живы и находятся в добром здравии.
Глава 1
Сашка задремал над книгой, томик Лермонтова выпал из рук на линялую солдатскую простынь, а реальный Кавказ стоял бессменным часовым за облупленным окном санчасти.
Жгучее горское солнце медленно разорвало оковы осенних облаков и вновь завладело миром. И громадная долина, и сине-пепельные цепи гор, у горизонта уходящие в бесконечность, и матовая рябь беспокойного, шумевшего вразноголосицу Терека - ожили и преобразились под его приветливым, но властным взглядом. Не было ни ветерка, ни шороха, даже птицы умолкли и разлетелись. Над Кавказом воцарилась вселенская тишина.
Под Сашкиным светлым ежиком мелькали сны счастливого дембеля. Их пестрый сумбур не омрачала даже больная нога. С которой - было дело...
Какой русский человек любит драться? Если только в минуту загуляя разойдутся забубенные головушки вширь и вкось. А чтобы просто так: не успел мигнуть, а на тебя налетели, да все разом, да галдят - и кто кулаком, а те ногами. К этому за полгода кавказской службы солдат Большов привыкнуть никак не мог - и относился к мордобоям с отвращением, но коли уж случалось... Черный пояс по каратэ оказывался очень даже кстати.
Если нападают толпой, главное- закрыть тыл. Пока внешний Сашка, отмахиваясь всеми конечностями, отходил к стене, его внутренний человек бесстрастно наблюдал за происходящим и решал мучительный вопрос цветущей юности: "Слабо мне в герои?" Парень потерялся в вихре киношных штампов, чужих оценках и собственной рефлексии. На любимых тусовках в Хитром дворе (о Хитрый двор, шумная молодость - где ты!) он всегда под кого-то косил, забыл, как это - быть самим собою. И только сокровенная тяга к подвигам подавала сигнал о своем настоящем "я". "Что есть герой? - частый монолог - бег по кругу старой пластинки, застрявшей в мозгах. - Американский супермен из шоу?.. Восточные борцы?.. Нет... Герой - это... Некто... Возможно, идеал. А идеала-то сейчас нет. Богатыри - не мы..."
Саша продолжал отходить, железно припечатывая горячившихся однополчан, и наконец с облегчением уперся в стену. Атака возобновилась с бешенством. Внезапная мысль: "В герои мне слабо..." - вдруг просквозила его до самых печенок. И на этой пессимистической ноте Большова свалили и стали пинать ногами.
Когда все отшумело, схлынуло, Сашку откачали - выяснилось: у кабардинцев пропали ножи. Но почему южные братья решили, что обидчик он, этого никто и никогда не узнает.
Через неделю загнила нога. Владикавказский старичок хирург, в пенсне под лохматыми бровями, с черными маленькими усиками, невозможно старомодный, как ветхая фотография, - и нашли ведь такое ископаемое,- из-за отсутствия новокаина резал "вживую". Сашка не предполагал, что умеет так изощренно ругаться и выть по-волчьи.
- Давай, давай, - подбадривал его хирург, - только не дрыгайся, не прыгай, а то повторять будем.
Повторять, слава Богу, не пришлось. Сашка выздоравливал в своей маленькой санчасти затерянного на осетино-ингушской границе батальона, некогда охранявшего теперь уже не существующую в этом мире владикавказскую тюрьму. Да и батальон, к слову сказать, уже растаял во времени и горном пространстве: остался худосочный взводишко для формальной численности. Рядовой Большов совсем недавно стоял с автоматом на вышке - последний в умирающем батальоне дееспособный русский солдат, предпоследний солдатик-наркоман - в счет не шел, остальные в бега пустились.
Наркоману при тюрьме была лафа. Зека снабжали "колесами" и прочим, и он "не замечал" недозволенных передач через забор и никак не реагировал на возмущенную сигнализацию. К слову сказать, травкой баловался почти весь кавказский состав батальона. А Саша маму жалел. Мать Солдатская, как в шутку называл он родительницу, из снов, воспоминаний, грез наяву вдруг возникала со своей застенчивой улыбкой, с пирогами, с запахом дома на пороге военной части. И прослужила с ним, можно сказать, все два года. Кульминационный момент произошел в Осетии: Вера Сергеевна приехала в горы забирать сына домой.
Начальство благородно возмутилось и домой до приказа не отпустило, заявив, что он не маленький - доедет сам.
А осетин, приютивший ее в поселке, стучал по столу и кричал Саше: "Какая женщина! Ты ее береги. Моя мать даже в Россию не ездила. А эта сюда, да в такое время. Повезло тебе..."
Бывший батальон, еще обитаемый остров, имел у себя несколько русских офицеров, и Саша издали с жадностью прислушивался к родной речи.
Откуда-то из бунинских снов Чанга, по аллее могучего тутовника проходил мимо Сани всегда ровный в движениях капитан Иванцов, молчаливо несущий свою одинокую тайну даже в запое,- спокойный человек. А шустрому, маленькому прапору Паньшину, по кличке Псих, всегда орущему и гоняющему солдатиков почем зря по плацу, Сашка старался не попадаться на глаза. И, заслышав его поблизости, каратист сигал в кусты, так как при встрече моментально тупел от крика и не понимал, что от него требуется. "Словесным поносом компенсирует недостаток роста", - ерничал Сашка в кустах, пережидая, пока Псих пропылит по дороге. Зато всегда любо-дорого было послушать воркование лейтенанта Звягинцева с женой. Казалось, что ты дома, на своем балконе, а на соседнем Звягинцевы... А старшина Прокопенко, как и водится в штампованных армейских анекдотах, конечно же, был хохол. Огромная, пережаренная на вечном солнце гора с белесым снопом усов и добродушной улыбкой, в солдатском обиходе прозывавшаяся Батей.
"А я в Расею, домой, хочу..." - пел себе под нос Большов, общаясь с единственным кунаком - осетином Серго. Сестра прислала письмецо-заповедь: как уживаться с чужим народом... Разговаривать на доступном ему языке ("Пока больше ногами получается", - хмыкал Саня, читая послание), изучать местные нравы, чтобы никого не обидеть и самому в галошу не сесть. Еще какого-то Николая Японского приписала, изучившего японский язык, традиции и уехавшего в Страну восходящего солнца проповедовать. "Что за бред? Какие японцы?.. Сашка обиделся глупым требованиям.- Загружает по полной программе". Жить хотелось налегке, то есть в одиночестве. Но с Серго они сошлись на радиолюбительстве, починке офицерской аппаратуры и - на истории, которую любила сестра.
Саша бредил космосом, изучал небо и "забрасывал" ее звездами, она пичкала брата датами, и кое-что в голове осталось. Из Серго, окончившего институт и решившего, что настоящий джигит должен побывать в армии, историю можно было черпать, как из артезианского колодца. В его рассказах смешивались страницы умных книг с глубинными преданиями, дошедшими от прадедов.
Худой и прямой, как струна, Серго сидел неподвижно, не мигая смотрел на Сашку своими грустными глазами. Его спокойная, бесстрастная речь, почти без акцента, ненавязчиво обволакивала Саню, и он слушал, подперев голову руками и глядя в бесконечную даль за окном.