- Ты не должен так разговаривать.
- Что вы будете заказывать? — спросила, подойдя, официантка.
Я повернулся и сказал:
- По двести граммов разного и два крепких коктейля.
- Нет, я крепкий не буду, — сказала Ира. — Простой воды. Минеральной.
Официантка остановилась. Громко выстрелила пробка.
- Пожалуйста, воду тоже, — сказал я.
Ира поглядела на меня пристально. Мы смотрели друг на друга.
- О чем ты думаешь? — спросила она.
- Так... хороший вечер.
Ира улыбнулась.
- Ты думаешь, что я буду пить крепкий коктейль? Ты об этом думаешь?
- Да, примерно.
Я хорошо видел ее лицо. Она молчала. Я смотрел на нее. Она перестала улыбаться и наклонила голову.
- Я понимаю, — проговорила она, — Я все понимаю. Только не нужно этого тона.
Мне показалось, что глаза у нее стали другие. Я никогда раньше не видел у нее таких грустных глаз. Я отвернулся н увидел, что официантка наконец несла наше мороженое, держа на вытянутых руках поднос с вазочками и бокалами. Я встал и помог ей. Нельзя было больше сидеть за пустым столом.
- Скажите, еще будут заводить пластинки? — спросил я. — Вы не можете попросить? Что-нибудь веселое.
Девушка улыбнулась. Она ушла, и снова поставили ту же «Дорогу олив». За соседним столиком громко смеялись.
- Он слишком крепкий, — сказала Ира.
Она смотрела на меня, держа в пальцах соломинку, как папиросу. Коктейль был невкусный. Я не понимал, что в нем хорошего. Ира поставила на середину стола свой пустой бокал.
Я молчал.
Ира смотрела мне прямо в лицо.
- Ты очень плохо обо мне думаешь, Саша, — проговорила она.
У меня было такое ощущение, что все куда-то валится. И я валюсь тоже. И этому не будет конца. Я повернулся. У входа стояла очередь.
- Расскажи мне, что у тебя случилось.
- Ничего не случилось, — ответил я. — Ты будешь что-нибудь еще?
- Уйдем отсюда. Я прошу тебя.
Подошла официантка. Я сказал, что хочу расплатиться.
- Разве нехорошее мороженое? — спросила она. — Мне даже неудобно брать у вас деньги.
- Оно хорошее, — сказал я.
Швейцар открыл нам дверь.
Мы вышли на улицу и пошли в густой толпе.
Я посмотрел на рекламу.
- Это - новое кино? — спросил я.
Она взглянула вверх, на вспыхивающие в темноте буквы. Потом на меня.
- Если бы ты знал, как я боялась за тебя! Я не могла простить себе, что уехала в тот вечер. Ты не должен был отпускать меня. До сих пор вижу твое лицо и это озеро.
Мимо проехал трамвай, и свет замелькал по ее лицу.
- Мы можем успеть на последний сеанс, — сказал я.
- Я каждый день видела эту лодку и тебя в ней. Я не могу простить себе. Я говорю - и чувствую, какими пустыми иногда бывают слова. Ты больше не веришь мне?
- Ты не хочешь в кино?
- Если бы можно было что-то сделать, чтобы ничего этого не было. Ты теперь не веришь мне?
Мы остановились. Мы стояли на перекрестке.
- Скажи мне: мы не будем больше вспоминать об этом? Не будем?
Она искала мои глаза. Я взял ее под руку.
- А зачем это?
Она сжала мою руку.
- Я хочу, чтобы все началось снова. Все, все. Я хочу, чтобы мы встретились. Прямо сейчас, на старом месте. Возле Казанского. Это будет - как первое свидание. Хорошо? Ну, скажи: хорошо.
- Мы пойдем туда? — спросил я.
Она взяла меня за руку и засмеялась.
- Ты пойдешь по этой стороне, а я по той. И когда будет половина, мы встретимся. Хорошо?
Я посмотрел на часы. До половины оставалось десять минут.
Она кивнула головой и снова засмеялась. Повернулась и быстро пошла через улицу. Я смотрел на нее. Она остановилась и крикнула:
- Только нельзя опаздывать!
Она стояла в потоке машин. Я подумал, что сегодня она какая-то непохожая на себя.
Она шла очень быстро. Потом побежала и затерялась в толпе. Раз или два я еще видел ее.
Я шел медленно, и, когда пришел, Ира уже стояла возле памятника. Она была тонкая и стройная, и фигура ее вырисовывалась, как силуэт, на фоне яркого света прожекторов, освещавших собор. Я шел к ней. Она сделала шаг ко мне.
- Здравствуйте, — сказала она. — Я жду вас. Я ждала вас очень долго. Так долго, что вы не можете себе представить.
Она неожиданно обняла меня и прижалась ко мне.
- У вас все хорошо? Да?
- Да.
- Для первого раза я, наверное, позволяю себе слишком много?
- Нет.
- Ты простил меня?
- Нельзя больше об этом говорить. Мы ведь условились.
Она взяла меня за руку, и мы пошли по темным улицам куда-то очень далеко, где было пусто и тихо. Накрапывал дождь. Потом дождь кончился. Мы сидели в каком-то скверике, на влажной и сломанной скамейке. Я рассказал Ире о собрании. Она молчала. Она сидела согнувшись, поставив локти на колени и положив подбородок в раскрытые ладони. Мы были очень близко друг от друга и только вдвоем в мутном и мокром воздухе, безмолвном и неподвижном, пахнущем травой и сиренью. Деревья, кусты и дома, окружавшие нас, были серыми пятнами. Но ветви и листья над головой были ясно видны. Они были черные, и оттуда иногда падали тяжелые холодные капли. Я сидел и смотрел прямо перед собой на газон, на котором белели какие-то крошечные цветы. Ира молчала. Где-то очень далеко проехал трамвай. Я повернулся и увидел, что лицо у Иры закрыто ладонями. Я наклонился ближе и понял, что она плачет. Это было неожиданно, я никогда раньше не думал, что она может плакать. Я не знал, что делать и что сказать. Я встал и присел возле нее на корточки, взял ее за руки. Руки у нее были мокрые.