Для начала я обращаюсь к югославу:
«Здраво! Шта има? Како иде овде?” Но он смотрит на меня подозрительно набычившись, хоть и пожимает протянутую руку. «Албанец…» подсказывает мне кто-то, и я на всякий случай спешу отвернуться, да и вид у него больно страхолюдный,
Зато молдаванин мне рад («Иона… Ваня меня зовут», с трудом вспоминает он русские слова), и с ходу обрушивает на меня свою историю «Мне на волю надо… В Англию надо…» Впрочем, кажется, парень он славный. Полгода назад в руки ему попался рекламный проспект английского колледжа, и он уплатил даже вперед тысячу долларов за обучение. Но британское посольство отказало ему в визе, во французском было попроще, и он, уже во Франции, договорился с промышляющими переправкой нелегалов румынами, залез в грузовую фуру с цементными мешками, и поехал учиться. На границе фуру проверили (незадолго до того произошла история с десятком задохнувшихся в похожем контейнере китайцев) - и вот мы соседи.
«А чему учится-то хочешь?»
«Этому… маркетингу! И менеджменту! Слушай, а у тебя соседи есть?»
«Вроде нет пока» (комнаты на двоих).
«А можно я к тебе перейду? А то сосед мой… этот… индеец, заебал, сука. Постоянно ночью курит. Я ему говорю, а он дубовый, ничего не понимает. Боюсь, не выдержу, пришибу»
«Давай». Он бежит за своим барахлишком. Набор арестанта – две простыни, наволочка, зубная щетка, шампунь, мыло. По-армейски аккуратно стелит кровать и садится у окна.
«Мне бы только на волю выйти… Я тех румын опять найду и меня отправят.»
«А ты им бабки-то отдал? Э, так можешь о них забыть»
«Нет… никуда не уйдут. Они известные – я в Молдавии людей знаю, если че рыпнутся – пиздец им. Не, я нужных людей знаю»
Смотрю на него по-новому – ага, может и знает, на вид крепкий парень. По его рассказам, половина Молдавии сейчас в бегах по всей Европе, все уезжают, кто на Запад, кто в Россию. Мне его немного жалко – история эта попахивает кидаловом, тысяча долларов вперед… Вот доберется он до своей Англии, ни слова по-английски, без документов, кто и в какой колледж его возьмет? Но он рвется туда, и, похоже, действительно, учиться.
«Мне албанец говорил, зачем в Англию – там видеокамеры на каждом углу, дела не сделаешь – а мне-то что, я воровать не хочу. Он – мафия, албанец, героином торгует… я с ним говорил, он по-итальянски умеет».
«А итальянский откуда знаешь?»
«Да брат у меня там, ездил… И на молдавский похож. Э, ух, гляди какая!» Окно выходит на тюремный двор, на третьем этаже здания напротив девушка в синей полицейской форме, села на подоконник, спиною к нам.
«Да француженки некрасивые, наши лучше. Один плюс что к старости не толстеют»
«Ну как… все равно… нормально!» И он завороженно глядит на маячащий в окне зад.
«Не, если вышлют, все равно опять приеду, машину продам и поеду»
«Так у тебя все нормально в Молдавии, машина там, все дела?»
«У нас с батей три дома! Две машины! Я там знаешь какие дела делал, дома в каждой комнате по стереосистеме!»
«Так куда ты ломишься, думаешь, лучше будет?»
«Так все же едут, знаешь, один корефан, другой, звоню, спрашиваю – где? В Италию уехал! В Германию! А я дурак что ли, дома сидеть? А как ты говорил это… политическое просить? Тогда отпустят?»
«Отпустят, пока дело рассматривается, даже жить где дадут, даже общагу предоставят. Только не советую, с тоски сдохнешь, там куча арабов и делать нечего Я бы не пошел.»
«Не, мне только чтоб отпустили… Я тогда в Англию, учиться!»
Я смотрю на него и понимаю, что сколько ни объясняй ему несбыточность этого английского ученья, он все равно не поверит и будет рваться в свое чудесное где-то. И скорее всего застрянет в какой-нибудь беженской общаге, будет там маяться от безделья или бродить по ярко освещенным улицам, среди желанных побрякушек, среди непонятной и чужой жизни, и ловить на себе, чужаке, взгляды; первый, инстинктивный – брезгливая опаска; второй, осознавший и устыдившийся – вежливое сочувствие, ах, ведь это же нехорошо, думать плохо про этого несчастного, ведь, наверное, там у них тяжелая жизнь в этой Молдавии (Алжире, Марокко, Украине) - причем этот второй взгляд не врет, он действительно полон сочувствия (однажды контролер в поезде, выписывая мне штраф, который, как мы оба прекрасно знали, никогда не будет оплачен, сказал на прощанье «Bon courage! Надеюсь вскоре ваши дела уладятся и вы получите гражданство») - просто Франция может позволить себе быть человечной - но стены домов все равно исписаны надписями «France est la merde!», потому что делающих тебе добро обычно не любят.
Нет, чтобы жить в ином мире радостным чужаком, нужно либо полностью уйти в свое личное, не относящееся к окружающему занятие, либо на все наплевать и ни на что не рассчитывать, рассматривая с веселым любопытством показываемые картинки. Мне удавалось и то, и другое, до тех пор пока картинки не стали повторяться.
Поэтому, когда по ваниной просьбе я иду с ним к полицейским переводить, мне немного совестно. Ну ладно, пусть сам разбирается, вроде не маленький. На вахте сидит добродушный щекастый толстяк, и я говорю ему:
«Извините, вот тут мой друг желает сделать заявление: он хочет просить политического убежища во Франции. Его, знаете ли, преследуют!»
«Преследуют? Ну да, конечно, конечно», улыбается он и достает из ящика стола анкету и лист бумаги. «Пусть опишет, что с ним такое стряслось, а мы потом отправим все это в префектуру»
Так что Ванек оказался при деле, погрузившись в сочинение истории молдавских гонений, а я остановился в коридоре поболтать с румынкой Ириной, говорящей по-сербски, про которую румыны злобно шипели: «Путана! Путана!», что может и правда, но какая разница, приятная такая тетушка, по-деревенски неторопливая и с живым взглядом балканских темных глаз. Она рассказывает что у нее в Париже семнадцатилетний сын, который даже где-то учится, хоть и без документов. Пользуясь случаем, прошу у нее телефонную карточку, позвонить из коридорной кабинки.
Подходит Маша.
«Привет… ну как ты там?»
«Нормально, сижу. Да ты не беспокойся, тут забавно, только телевизор орет. Ты-то как, давно приехала?».
«Часа три назад… Я как зашла, смотрю - тебя нету, и тут Алик из кухни говорит: «А твоего-то, того, повязали!», и ржет. А у меня чуть голову не сорвало, такой флэшбек[2] накатил…»
«Это ты про Джона?»
«Ну да…»
Три года назад я увез из Москвы в Токсово Машу, находившуюся после джоновского ареста в состоянии активного безумия, в непрерывной лихорадке звонков адвокатам и собирания передач, в то время как в их чертановской квартире царили злые силы (она даже попросила меня переночевать там одного, "для очищения"); в киосках около метро сидели в засаде переодетые менты, они же были везде, замаскированные под любого, даже самого безобидного на вид прохожего; недавние друзья в панике бросали телефонную трубку, стоило позвонить с просьбой о помощи – трещина в недавней беззаботной жизни раззявилась очень наглядно. Через пару недель, вернувшись из Токсово, она немного пришла в себя, и мы просидели дней десять почти не вылезая из Чертаново, делали ремонт, чтобы сдать квартиру и добыть денег на адвокатов, ходили на рассвете гулять в лес по соседству, курили на кухне ненайденную ментами марихуану, спрятанную из страха перед повторным обыском в морозилке, в пакетах с замороженными овощами, и понемногу привыкали друг к другу.
Месяц назад в квартире постоянно толпилась уйма народа, теперь же мы были тут одни, потому что сейчас от этого дома шарахались как от зачумленного. И рассветы мы встречали радостно – окна кухни нашего 23-го этажа выходили на раскинувшуюся панораму почему-то совсем не уродливых здесь чертановских многоэтажек, подкрашенных рассветной розоватостью, за ними темно-зеленая кайма леса, а еще дальше над горизонтом волшебный газовый факел, то вспухавший пламенным бутоном, то опадавший совсем, источник наших мистических догадок. Потом слоистый рассвет разгорался ровно, наглея на глазах, и наблюдать его в хрустально звенящей тиши наших медленных, полоумных и бессонных голов было ах как хорошо.