— Давно ты вернулся? — Священник все еще стоял. Лицо у него смягчилось.
Фрэнк поднял голову.
— С год назад.
Локк почесал подбородок и хотел заговорить, но вернулась Джин с тарелкой крекеров и чашкой.
— Тут горячая вода с солью, — сказала она. — Выпей, только потихоньку. Я принесу тебе одеяло.
Фрэнк сделал два глоточка, а потом залпом выпил остальное. Джин принесла еще и сказала:
— Ты макай крекеры в воду, сынок. Легче пройдут.
— Джин, — сказал Локк, — пойди посмотри, что у нас есть в бедном ящике.
— Ему ведь и туфли нужны, Джон.
Лишних не нашлось, и ему положили рядом с диваном четыре пары носков и драные галоши.
— Поспи, брат. У тебя тяжелая дорога впереди, и я имею в виду не только Джорджию.
Фрэнк уснул на полиэтиленовом чехле под шерстяным одеялом, и сон его был усыпан частями тел. Проснулся он под воинственным солнечным светом, в запахе поджаренного хлеба. Долго, дольше положенного, он соображал, где находится. Остаток от двухдневных больничных уколов уходил, но медленно. Неважно где, он был благодарен ослепительному солнцу за то, что не причиняло боли голове. Он сел, увидел носки, аккуратно лежавшие на ковре, как отломанные ноги. Потом услышал тихие голоса в другой комнате. Он глядел на носки, и память возвращала недавнее прошлое: побег из больницы, снег под ногами и, наконец, священник Локк и его жена. Так что, когда Локк вошел и спросил, приятно ли было три часика поспать, он был уже в реальном мире.
— Хорошо. Прекрасно себя чувствую.
Локк проводил его в ванную комнату и положил на край умывальника бритвенные принадлежности и щетку для волос. Побрившись и умывшись, он обыскал карманы брюк, проверить, не забыто ли там чего санитарами — может, четверть доллара или десять центов, — но оставили они только его боевой значок пехотинца. Деньги, которые дала Лили, конечно, исчезли. Фрэнк сел за эмалированный стол и позавтракал овсяной кашей и тостом с маслом. Посередине стола лежали восемь долларовых бумажек и горстка монет. Как банк в покере, но добытые гораздо большим трудом: десятицентовые из маленьких кошелечков, пятицентовые, неохотно отданные детьми, имевшими на них другие сладкие планы; доллар представлял щедрость целой семьи.
— Семнадцать долларов, — сказал Локк. — Этого с излишком хватит на автобусный билет до Портленда, а потом до одного места около Чикаго. До Джорджии на них, понятно, не доедешь, но в Портленде тебе вот что надо сделать.
Он велел Фрэнку пойти к его преподобию Джесси Мейнарду, пастору баптистской церкви, а тот позвонит дальше и скажет, как найти другого.
— Другого?
— Ты ведь далеко не первый. Интегрированная[2] армия — это интегрированное несчастье. Вы вместе идете на войну, а приходите с войны, и с вами обращаются, как с собаками. Поправлюсь. С собаками лучше обращаются.
Фрэнк смотрел на него и молчал. В армии с ним обращались не так плохо. Не их вина, что время от времени срывался с цепи. Наоборот, врачи, когда его увольняли, были внимательны и добры, говорили, что сумасшествие сойдет с него со временем. Они всё про это знали и уверяли его, что пройдет. Только воздерживайся от алкоголя, сказали они. Он не воздерживался. Не мог, пока не повстречал Лили.
Локк оторвал от конверта клапан с адресом Мейнарда и сказал, что у Мейнарда большой приход и он может щедрее помочь, чем здешняя малочисленная паства.
Джин сложила ему в магазинный пакет шесть сэндвичей — какие с сыром, какие с копченой колбасой — и три апельсина. Дала ему пакет и вязаную шапку. Фрэнк поблагодарил ее, надел шапку, заглянул в пакет и спросил:
— Сколько времени туда ехать?
— Неважно, — сказал Локк. — Будешь рад каждому кусочку, потому что тебя не посадят за столик ни на одной остановке. Слушай меня: ты из Джорджии, ты служил в десегрегированной армии и, может, думаешь, что на Севере не так, как у вас на Юге. Не думай так и на это не рассчитывай. Обычай так же реален, как закон, и, может быть, так же опасен. Ну, пошли. Я тебя отвезу.
2
В 1948 г. президент Трумэн своим указом отменил сегрегацию в вооруженных силах. Практически десегрегация была осуществлена через три года, во время войны в Корее.