Пожав плечами, он резко крикнул, чтобы Семка взглянул на него:
— Гей-гей!..
Потом указал на дно своего челнока, где валялась кучей мелкая рыба, и грубо проговорил:
— Садись!
Прошло две недели.
Много дорог и деревень осталось позади, за Семкой. Он не унывал и брел не торопясь, только иногда поспрашивал:
— Далеко ли еще до Расеи?
— До Расеи-то? — отвечали ему, — да неблизко. К зиме, гляди, попадешь, а может и раньше.
— А зима-то скоро?
— Нет, зима не скоро. Еще осени не было.
Когда Семка проходил селом или когда издали случалось ему завидеть высокую белую колокольню, то слезы навертывались ему на глаза, а на душе становилось радостно и тепло.
Но вот, наконец, и город.
За городской заставой сначала запестрели перед Семкой направо и налево бревенчатые серые домики с зелеными, красными и серыми крышами, потом пошли белые каменные дома; по улицам бродили куры, хрюкали свиньи; потом потянулись дворы и заборы, встретились у почтовых ворот полосатые верстовые столбы, раскинулась площадь с высокою колокольней за железной решеткой, а напротив нее торчала серая, тощая, бревенчатая каланча, где на самой макушке ходил вокруг по барьеру солдат, а впереди опять виднелись башни, заставы…
Не останавливаясь. Семка прошел городом и снова вышел на тракт, где было ему привольнее и веселее.
Чем дальше, тем более во всем замечал Семка, что наступает осень. «Ладно, скоро зима», — думалось ему, и родное село казалось все ближе и ближе. На полях не вились уже пестрые бабочки, не кружились стрекозы; деревья роняли листву, трава увядала: небо чаще заволакивалось серыми жидкими тучами; по ночам стояли холода. Но Семка думал: «Теперь уж скоро! Теперь недалеко!»
Проходя по тракту, Семка с утра еще ничего не ел и теперь чувствовал голод. Завидев в кустах человека, который сидел, поджав под себя ноги, и что-то жевал, он остановился и с завистью глядел, как тот, облупив яйцо, откусывал, заедая хлебом.
— Тебе чего? — спросил человек, не поднимаясь и продолжая жевать.
Семка молчал.
Человек этот был не молод, с серой короткой бородой, с загорелым и обветрившимся лицом, с узкими впалыми глазами. На ногах его были надеты шерстяные пимы[4], на плечах — пестрый пиджак, а на затылке — картуз.
— Тебе чего? — повторил он, вглядываясь в Семку.
— Дедушка, — несмело ответил Семка, — дай, хлебца кусочек…
— Самому, приятель, подали. Ну, да на… Поделюсь!
Он протянул ему корку и опять спросил:
— Ты чей такой? Откуда взялся?
— Домой иду… в Расею.
— В Расею? Вот и я в Расею… В зачем ты идешь?
Семка начал подробно рассказывать о своей жизни. Он говорил, как было ему скучно в бараке, как захотелось домой, и как он убежал ночью, а незнакомец все слушал да кивал головой, точно хваля его за что-то.
— Молодец, брат, — проговорил старик, похлопав Семку по руке. — Только гляжу я, плохая твоя жизнь!.. Видно, по моим следам пойдешь: ни дома тебе не видать, ни своего места не знать… Собачья жизнь! Прямо, собачья!
— А ты, дедушка, кто такой? — с интересом проговорил Семка и сел напротив старика.
— Кто я-то?.. Да никто… Так… Одно слово — Неизвестный.
Старик глубоко вздохнул и провел ладонью по лицу, точно утираясь.
— Да, брат… Ты человек малый, а и то вон как тебя назад потянуло… Всегда оно так, тянет, тянет… домой-то.
— А что, дедушка, дойду я к зиме до Расеи?
— Нет, не дойдешь. Потому, пойдут холода, а на тебе вон даже пальтишка нет… Хаживал я… Знаю… Не дойдешь, говорю. Замерзнешь.
От его слов Семка закручинился. Задумался и старик. Оба, потупив глаза, молчали.
Семке в это время казалось, как он будет замерзать, и было горько, что никто об этом не узнает в Белом. А старик думал свою думу и молча шевелил усами.
— Так ты куда? — неожиданно спросил Неизвестный, поднимаясь с травы.
— Я, дедушка, домой…
— Ну, и я домой. Пойдем вместе.
Оба они молча вышли на дорогу и побрели, не торопясь, вперед.
Свечерело… Ливший с полудня дождь пронизал до костей Семку и Неизвестного.
— Иди, брат, иди, — подбадривал старик. — Поспешай. А то двинет, это, осень-то взаправду, по-настоящему, а мы с тобой еще до гор не дошли. Что ж тогда? Пропадать нужно.
— Иду, дедушка.
— И то запоздали… Как бы холод, боюсь, не ударил… А то беда!
Семка, несмотря на усталость, чувствовал себя хорошо. Встреча с попутчиком его радовала и бодрила. Он был спокоен, что теперь уж не собьется с дороги и что дедушка приведет его куда нужно; да и поговорить было приятно: а дедушка все время рассказывал про Сибирь, где копают золото, говорил об острогах, о воле, о суровой сибирской зиме и о зеленой весенней травке, которая так и манит человека домой, так и не дает ему покоя ни днем, ни ночью.