Я дёрнулся и чуть не столкнул с полки книгу. Посмотрел на свою руку – её сжимали сморщенные старческие пальцы. Я поднял голову и увидел того самого деда, скандалившего в супермаркете.
– Ты что, глухой?! Я кому говорю?!
Я вырвал свою руку из его захвата и отскочил на два шага назад. Дед тут же снова приблизился ко мне. Женщина в пиджаке с хохломой стояла уже в другом конце магазина – неужели у меня всё-таки получилось отключиться?
– Ты что, глухой, ты меня слышишь, эй?! – дед толкнул меня в плечо.
Я испуганно кивнул.
– Где тут у вас «Комсомолка»?
– Что? – не понял я.
– «Комсомолка» где у вас лежит, дурень ты пустоголовый?!
Ошарашенно постаравшись осмыслить услышанное, я вдруг догадался, что речь идёт о газете.
– У нас не продаются газеты.
– Чего?!
– Мы не продаём газеты. Это книжный магазин, а не киоск.
– Ты с кем пререкаешься, сопляк?! Совсем совесть потеряли! Мы им жизнь спасли! Да если бы не мы… Тебя твои родители паскудные вообще ничему не учили?!
Боль. Мне вдруг стало нечем дышать. В глазах всё расплылось. Брошенные стариком слова вмиг разбудили во мне именно те – самые страшные – воспоминания. Воспоминания, которые я боязливо хранил в самом дальнем углу своей памяти, опасаясь их даже случайно затронуть. Воспоминания, которые наводили на меня ужас такой степени, что я даже не мог выговорить о них ни слова вслух. Воспоминания о дне, когда мой мир рухнул.
Тут же всё пронеслось перед глазами, как будто произошло вчера.
Едкий звук телефонного звонка, исходящий от старенького коричневого домашнего телефона, стоящего в углу комнаты. Я подхожу и беру трубку. Слышу те самые слова. Авария. Папа скончался на месте, мама в коме. Я кладу трубку, внезапно подрываюсь и начинаю носиться по квартире взад-вперёд, рыдая. Не понимая, зачем это делаю, ношусь всё быстрее, врезаюсь в мебель, сталкиваю на пути стулья и сбиваю с полок книги. Потом падаю без сил и засыпаю. Проснувшись на утро, долго не решаюсь встать с места – просто лежу и надеюсь, что мне всё приснилось. Надежда разбивается звонком маминого двоюродного брата, дяди Жени. Еду в больницу. Не успеваю: врач с порога сообщает мне, что мама умерла. Приезжает дядя Женя, не даёт мне на неё посмотреть, говорит, что «без этого мне будет легче». Как в тумане, бреду по городу куда-то в сторону дома. На перекрёстке сталкиваюсь с соседкой по лестничной клетке, бабой Верой. Пока мы стоим у светофора, она пытается выпытать у меня, жива ли мама, где похоронят папу и с кем я теперь буду жить. Я в ужасе убегаю от неё через дорогу на красный свет. Через два дня случаются похороны. На них неизвестные люди с носовыми платками по очереди подходят ко мне и, прижимаясь к моей щеке своей колючей одеждой, причитают о том, «как же я теперь буду». После похорон я узнаю, что дядя Женя готов взять надо мной опеку, чтобы меня не забрали в интернат. После того, как долгое, тягомотное хождение по коридорам и кабинетам для оформления документов заканчивается, мы видимся с ним раз в полгода: он уезжает к своей семье в соседний город, а я остаюсь жить здесь один в квартире.
Я стал медленно выплывать из воспоминаний в действительность, постепенно начиная замечать всё больше подробностей пространства вокруг себя. Вот противно горит на потолке длинная белая лампа. Вот пестрят разноцветными обложками книги. Вот стоит, побагровевший от ора и возмущения, страшный старик.
Собрав по кусочкам весь магазин, я бросил на пол стикеры и стремительно направился в комнату, где лежали мои вещи. Вмиг переоделся и, с абсолютной уверенностью, что никогда больше сюда не вернусь, направился к выходу. Вслед мне что-то кричала Лера, но это было уже безразлично. Сейчас мне непременно нужно было попасть только в одно место.
Странный оглушающий эффект от испытанного потрясения продлился ещё долго: я почти не заметил, как вышел из торгового центра, свернул на соседнюю улицу и прошёл по ней с десяток кварталов. Меня несло, и я не замечал вокруг себя ни людей, ни машин: будто бы я находился в мыльном пузыре, за стенками которого мир затих и перестал пытаться растревожить меня своей суетой.
Очнулся я лишь у чёрного металлического забора, вдоль которого располагались развалы с живыми и искусственными цветами. Работающие там женщины поёживались от холода и равнодушно смотрели куда-то вдаль.
Я нашёл отверстие в заборе и зашёл на территорию кладбища. Путь до могилы был мне известен до мелочей, как что-то родное: сперва нужно обогнуть церковь, за ней пойти прямо по потрескавшейся асфальтовой дорожке вплоть до первого перекрёстка и там свернуть налево.