На обратном пути, перебегая в неположенном месте улицу, я чуть не попала под троллейбус. В электричке поймала себя на том, что начинаю улыбаться в пространство, за чем немедленно последовала расплата — перехватив мою улыбку, какой-то пьяненький мужичок пересел поближе и предложил сойти вместе в Долгопрудной и сходить в шалман «если, конечно, деньжата на это найдутся». Я была счастлива и в полном восторге от себя. Взяла написала и, вот печатают! И не кто-нибудь, а «Огонек» (из памяти мгновенно вылетело, сколько раз мы подсмеивались над напечатанными в нем слащавыми описаниями советской жизни). А, может, у меня правда… ну, скажем, литературные способности, так звучит скромнее.
Дома о своем успехе я сказала только Марине. Остальные узнают, когда я небрежно положу на стол журнал в яркой глянцевитой обложке со словами: «Почитайте, тут и мой рассказ есть».
Через несколько дней пришло письмо из «Дружбы народов». Заведующая отделом писала мне, что рассказ ей понравился — следовало несколько лестных слов — но, к сожалению, мнения у редколлегии разделились, некоторые считают, что я нахожусь под сильным влиянием американских авторов, лично она с этим не согласна. Как бы то ни было, печатать рассказ журнал не будет. Она, однако, передала рассказ в редакцию «Вечерней Москвы». Дальше следовал телефон, по которому мне нужно позвонить. На следующий день я поехала в редакцию газеты на Чистых прудах. И там меня встретили любезно, сказали, что рассказ берут, расспрашивали, откуда я так хорошо знаю китайскую жизнь. Моя биография слегка насторожила заведующего отделом, тем не менее он подтвердил, что рассказ будет напечатан, и что мне нужно приехать через три недели читать верстку.
И опять я ехала домой, пританцовывая, строя воздушные замки, недоумевая, почему мне вдруг так повезло — все говорят, что напечататься первый раз очень трудно, а вот, пожалуйста!
Этим, однако, поток удач не был исчерпан. Редакция «Работницы» тоже пригласила меня на переговоры и тоже хвалила рассказ. «Хуан хэ» они напечатают, если я переделаю конец. — Девушка не должна погибнуть. Спасенный офицер, ставший Партсекретарем, думал о ней постоянно. Он продолжал любить ее, но был безумно занят, никак не мог найти ее… Нужно сделать так, чтобы они встретились, соединились и были счастливы.
— Но ведь смысл рассказа не в том. Я хотела показать…
— Нет, нет, — энергично прервала меня редактор журнала. — В таком виде он может быть воспринят как критика. Китайские товарищи могут обидеться. Это исключено. Переработайте конец, и мы с удовольствием его напечатаем. Он написан свежо, в известной степени познавательно, должен понравиться нашим читательницам.
— Но я боюсь, что у меня не получится. Он у меня был задуман, — лепетала я, совсем сбитая с толку, — задуман, чтобы напомнить, что человеческие отношения… что забывать непозволительно.
— Да, да! — она заговорила суше. — Вот это вы и покажите, только под другим углом. Пусть будут всякие трудности, они неизбежны, но он преодолеет их. Вы сумеете. А не будет получаться, в редакции вам помогут. Мне не хотелось бы терять ваш рассказ. Повторяю, он очень свежо написан. Не торопитесь, подумайте хорошенько и за работу! — Она с улыбкой протягивала мне рукопись.
На этот раз я не витала в облаках, не праздновала победу. Смутное беспокойство охватило меня. И сколько ни призывала я себя к порядку, взять себя в руки что-то не удавалось. Но ведь в «Огоньке» и в «Вечерней Москве» мне твердо сказали, что рассказы пойдут. Я даже знаю день, когда нужно ехать вычитывать гранки. И с этим рассказом ничего страшного не произошло. Подумаешь беда, конец попросили переделать. Пройдет несколько дней, успокоюсь и попробую. А не сумею, мне помогут. Так ведь сказали в редакции. Нет, нет, лучше я сама. Подумаю и напишу. Но зачем, собственно? Мне самой казалось, что конец у меня получился лучше всего.
На счастье в ИНИ подоспел очередной аврал, и мы дружным трио работали там недели три, уезжая спозаранку и возвращаясь домой поздно вечером. Стояли жуткие морозы. Стены нашего домика подернулись искрящимся снежным покровом, толстый слой посеревшего льда лег на окна. Опять мы дежурили ночами у плиты, опять болели гриппом дети, надрывно кашляла Ника, и я с тревогой вспоминала, сколько членов семьи с папиной стороны — и с каким исходом — болели в прошлом туберкулёзом. В декабре целую неделю температура стояла на отметке 40 градусов, и наш путь домой от Балтийского поселка совершался перебежками: от крыльца ИНИ до «собачника» — низенького здания, где содержались невесело лаявшие и скулившие подопытные собаки, оттуда скорей к метро, там можно перевести дух и согреться немного; затем бегом в магазин, бегом к троллейбусной остановке — хорошо еще, если троллейбус придет скоро — Савеловский вокзал, электричка и, наконец, последний этап — гуськом по дорожке, протоптанной в глубоком снегу, бегом, бегом домой, где пылает плита, бурлит чайник, и где тебя ждут.