Николас успел перемахнуть через стол (пламя свечей шелохнулось едва-едва), когда солдат, капая кровью из раны на пол, начал заваливаться навзничь. Кувшин не разбился звонко, выпав из разжавшихся его пальцев, а глухо тукнулся в матерчатое сиденье стула и опрокинулся, с тихим шелестом разливая воду. Николас поймал безвольное тело и мягко уложил его рядом со стулом.
Когда он вытирал о мундир с эмблемой золотого скипетра свой нож, в соседней комнате за открытой дверью послышались шаги.
Проснулся второй солдат.
Николас беззвучно выругался сквозь зубы и, пригнувшись, перепрыгнул порог. Если застать этого, второго, врасплох, полусонного, пока он ничего не успел сообразить, есть шанс убрать его тихо, не дать заорать, поднимая на ноги весь дом.
Имперский вояка оказался проворнее, чем ожидал Николас. Босой, в расстегнутом мундире, но с тяжелым палашом в руках он бросился на противника, как только увидел его. Николас размахнулся, но броска не получилось, нож, еще теплый от крови, ударился о плечо солдата рукоятью. Следующие несколько секунд оставалось только уворачиваться от ударов. Не видя оружия в руках врага, солдат бил палашом часто-часто, почти не размахиваясь, теснил Николаса по стене в угол, не давая возможности дотянуться до меча. Клинок палаша чертил в воздухе гибельную паутину. Поймав взгляд мутноватых со сна глаз, Николас понял: этот не закричит, призывая помощь. Он бросит все свои силы на то, чтобы прикончить незваного гостя прямо здесь, самому, сейчас… Удар! Удар! Удар! Еще удар! Солдат бьет, словно вовсе не чувствуя усталости, и все свирепеет от того, что его клинок раз за разом пронзает пустоту.
Удар!
Клинок свистнул над головой. Сложившись пополам, Николас оттолкнулся ногами и покатился по полу. Удар! Палаш чиркнул о каменные плиты в нескольких сантиметрах от лица. Николас крутнулся в сторону. Крепко приложился спиной о стену, но не почувствовал боли– на это не было времени. Вскочил на ноги.
Удар!
Палаш с треском вонзился в деревянную обшивку стены. Это был момент, которого ни в коем случае нельзя было упускать. Николас перехватил запястье противника, сильно выворачивая, резко дернул на себя, левой рукой сжал солдату горло.
Хрустнули, ломаясь, кости запястья. Солдат широко раскрыл рот, но через стиснутую гортань не прорвалось ни звука. Николас сильнее сжал пальцы, положил и вторую руку на горло врага, подержал… и отпустил. Солдат осел на пол. Палаш так и остался торчать в стене.
Прежде чем уйти, Николас несколько минут стоял у входной двери, прислушиваясь. Расчет его был: если кто, привлеченный шумом, и пойдет проверить, в чем дело, то, увидев безмятежно храпящих в коридоре Летучих, успокоится. Но никто так и не показался.
Николас спустился на первый этаж, в нужник, откинул крышку и негромко позвал в смрадную дыру:
– Эй!
Последовала пауза, которая ему очень не понравилась. Затем он услышал голос мальчика-проводника:
– Все!.. Хорошо!.. – отрывисто и излишне громко долетело снизу.
Ни секунды не понадобилось Николасу на то, чтобы прикинуть возможные варианты случившегося и просчитать дальнейшие действия.
– Умаялся? – усмехнулся он, чуть отстраняясь. – Все уже, сейчас идем… Я спрыгну, посторонись. А то забрызгаю…
Внизу хлюпнуло.
Николас снял с плеча тяжелую сумку и ухнул ее в дыру. Затем спрыгнул сам.
Когда сверху отошла крышка, впуская в подземелье тусклый свет, Топорик был уже полумертв – и от страха, и от недостатка кислорода в легких. Сильная рука все еще сжимала его лицо. Сталь у горла натягивала кожу. Малейшая неосторожность – и клинок вопьется глубоко в плоть. Мальчик понимал это, потому на оклик колдуна ответил то, что ему и приказывали:
– Все… – он не удержался и глотнул ртом воздух, – хорошо…
Потом зашуршало в трубе, и из дыры показалось что-то темное… Это колдун летел. Мощный удар отшвырнул Топорика в сторону – он ударился о каменную осклизлую стену и плашмя рухнул в жижу.
Трое безликих взметнули в воздух мечи. Топорик успел заметить: мечи почти такие же, как и у самого колдуна, – тонкие, чуть изогнутые, ярко блестящие, только намного короче.
Да, они не оставили колдуну ни малейшего шанса. Он еще не коснулся ногами пола, как был вмиг иссечен в лохмотья. На секунду стало тихо. Топорик понимал, надо бежать, в таких делах ни за что не оставляют свидетелей, но почему-то не мог пошевелиться. Вернее, не почему-то, а потому что знал: побежишь – выдашь себя шумом. Догонят – убьют. Но и останешься на месте – тоже не выжить.
И вдруг из дыры метнулся кто-то еще.
Три меча снова сверкнули в полумгле. Топорик зажмурился, услышал короткий металлический лязг, свист воздуха и сдавленный вскрик. Когда он открыл глаза, его почти ослепили стремительные стальные молнии, разрывающие темноту. Молний снова было три, но теперь – две короткие и одна длинная. Они сверкали, сшибаясь, высекали друг из друга снопы красных искр. И больше ничего не было слышно, кроме жуткого свиста, лязга и тяжелого дыхания. Изредка в тускло-серый луч, падающий из дыры, попадал чей-нибудь силуэт – то покажется ужасное пустое лицо, то мелькнет рука, вспыхнет ярче лезвие меча… Несколько раз вспыхивали желтые глаза колдуна, и, наверное, это-то и было самым страшным.
Резкий гортанный вопль – и стальных молний, мечущихся в тесном подземелье, остались лишь две – короткая и длинная. Лязг, взрыв красных искр, лязг – взрыв… Короткая молния ушла вниз, длинная обрушилась сверху – лязг, искры, стон… И одна из молний погасла. Потом погасла вторая.
Топорик затаил дыхание. Он не знал – подать ли ему голос или сидеть смирно, надеясь, что про него забудут, и он выберется отсюда, когда все закончится, и убежит далеко-далеко…
– Вставай, – послышался голос из тьмы, совсем рядом с Топориком. – Ты цел?
Он узнал колдуна. Поднялся, сразу ощутив, как промок, как мутит в голове, как дрожат ноги.
«Ты предал меня, крысеныш, так умри», – вот, что должен был сказать колдун, но он сказал то, что сказал.
– Пойдем, – приказал он.
Топорик послушно пошлепал по жидкой грязи. Сейчас он даже на крыс не обращал внимания. Желтые, горящие в темноте глаза жгли ему спину. Все его мысли точно сплелись в одну: «Сразу не прикончил, потому что не знает пути назад. Когда я его выведу, он меня… Нет! Как только окажусь на поверхности, надо бежать изо всех сил! Там, где выйдем, безлюдный пустырь, развалины старой пекарни, в которых легко спрятаться… Нет! Нет! Прятаться не надо. Этот – обязательно найдет. Бежать!»
Он шел, нащупывая на ходу бронзовый топорик у бедра, маленький, с виду совсем игрушечный, на который не обратили никакого внимания те, безликие. Наверное, Даже не поняли, что это настоящее боевое оружие. Но бронзовое лезвие было остро отточено, короткое топорище пригнано точно по руке. Конечно, тот топорик, который отобрали у мальчика в подземной камере отца Лансама, был намного лучше, да и привычней, кстати… Но и этот неплох. И если придется драться, мальчик не спасует. Там, наверху, хоть и тоже темно, но не будет такого страха.
Да, именно так. Глотнуть свежего воздуха, отбежать на несколько шагов и метнуть топорик. И, не оглядываясь, удирать.
Чем ближе был выход, тем большая уверенность крепла в груди мальчика. Он даже снял с пояса топорик, стиснул его в руке. Колдун, кажется, этого вовсе не заметил. Он шел вслед за мальчиком молча, лишь один раз скрипуче процедил сквозь зубы:
– Г-гюйсте…
Наконец дышать стало легче. Под ногами уже не хлюпало, вонь ушла. Топорик взбежал по недлинной лестнице, нырнул в скрытый густым кустарником лаз. И, обернувшись, взмахнул своим оружием.
– Давай, Янас! – скомандовал он себе.
Ветви кустарника, шурша, раздвинулись – показалось лицо колдуна, пересеченное от глаза до верхней губы глубоким кровоточащим порезом. Топорик сжал зубы… Но вдруг подпрыгнул от неожиданного лошадиного ржания за своей спиной. Не удержался, оглянулся: громадный вороной битюг блеснул лиловым глазом и, оскалив белую пасть, снова заржал. Из крытой повозки, в которую он был запряжен, высунулся человек… Черная одежда облегала его, как вторая кожа, и лицо было закрыто глухой маской – не было даже прорезей для глаз. Еще один – четвертый – из тех, из безликих!