Граф Пелип! Граф Пелип сейчас в Лакнии…
Николас бережно сложил бумагу вчетверо и вернул за пазуху.
Зачем Пелипу понадобилось желать его, Николаса, смерти? Зачем он убил Катлину?..
Графу был нужен эльваррум – тут же последовал ответ. И не был нужен сам Николас. А Катлина… О, если бы тайник с эльваррумом был не в ее доме!
Несколько минут Николас сидел неподвижно, закрыв глаза. Затем повозка неожиданно остановилась. Он выглянул наружу.
Мальчик, опустив вожжи, вопросительно смотрел на него. Повозка стояла на распутье у дорожного указателя, на котором под выцветшими дощечками с письменами болтался обрывок цепи с истлевшим человеческим остовом в веревочной петле.
Направо – Бейн. Прямо – Утенгоф, морское побережье. Налево – Острихт. Острихт, это по дороге в Лакнию, припомнил Николас. Он указал налево.
Мальчик снова натянул поводья.
Часть вторая
ПОСЛАННИК
ГЛАВА 1
Странное время настало для Империи. Мутное и темное, как дымка над черной водой лесного озера. Пылающую звезду, что низвергнулась с потемневшего среди дня неба, видели все. Чума прошла, положив конец войне. Граф Пелип с остатками своего войска отступил в дальнюю Лакнию, а Император, вместо того чтобы собрать силы и покончить с Братством Красной Свободы раз и навсегда, отчего-то медлил. По городам и весям путешествовали сотни его посланников: некоторые из них входили в дома знатных особ открыто, некоторые – таких было много больше – бродили по дорогам, скрываясь под обличьем странствующих монахов и пилигримов-богомольцев. Посланников интересовало все, о чем говорят, о чем думают, а также то, о чем опасаются говорить и стараются не думать. Сумки с запечатанными бумагами каждый день поступали в Герлемонский дворец, и снимать печать имел право только сам Император лично. Что хотел узнать Император о своей Империи? Кажется, он и сам не до конца понимал. Или слишком хорошо понимал: так начали говорить после того, как из Герлемона по крупным городам потекли новые императорские указы. По этим указам предписывалось всем сказочникам, бродячим артистам, циркачам, ярмарочным потешникам, шутам и менестрелям являться во дворец пред очи Императора: сначала в пригласительной форме, потом в обязательной, а чуть позже – под конвоем городской стражи. Указ не касался Братства Артистов, чьи шатры из разноцветных кусков ткани появлялись в ярмарочные дни в каждом из крупных городов, но почему-то члены Братства стали исчезать бесследно один за другим. Когда Братства не стало, все, кто зарабатывал на хлеб, потешая простонародье и знать, очередным указом были объявлены вне закона. Солдаты Императорского Летучего полка вырезали цыганские таборы. Ни одна из воскресных проповедей не обходилась без напоминания пастве о вреде богомерзких суеверий, распространяемых продавшимися Сатане нечестивцами. Невинные детские сказки о Потемье стали называться «дьявольские молитвы»… Но что удивительно – чем больше запрещали сказки и предания, тем больше их появлялось – вспоминали старые, давно забытые, придумывали новые. В каждом знатном доме считалось изысканным тоном держать длиннобородого слепца, держащего в седовласой голове сотни старинных легенд.
Говорят, такого пригрели даже в Герлемонском дворе фрейлины Императрицы. Когда об этом узнал сам государь, старца, связав по рукам и ногам, бросили в высохший колодец на заднем, «черном» дворе, и сама Императрица едва избежала участи сменить дворцовые покои на сырую холодную келью, а расшитые жемчугом и бриллиантами платья – на черную монашескую рясу.
А еще говорили, что чудом спасшихся от императорского гнева сказочников, менестрелей и странствующих артистов привечает в своем дальнем убежище опальный граф Пелип. Правда, туда, за дикие Халийские степи, за колючие отроги Северных гор добирались немногие. А уж о том, что ждало добравшихся, и вовсе никто не знал.
Последние дни, покачиваясь в повозке и видя перед собой лишь лоснящийся черный круп бегущего вперед битюга, Янас Топорик часто думал: что с ним сталось бы, если б он удрал от колдуна тогда, в Верпене? Наверное, ничего хорошего. Должно быть, сам Господь Вседержитель уберег мальчика от опрометчивого поступка. Он все равно бы вернулся в Обжорный тупик, потому что идти ему больше было некуда. Вернулся бы… и остался там, среди дыма, пламени и обгоревших трупов недавних своих товарищей. Кто заступится за него перед толпой? Городская стража? Смешно подумать… Гюйсте Волк наверняка мертв, и большая часть Братства Висельников – тоже. На выживших откроется охота – как же, избавить город от своры воров и нищих, святое дело! – а в городе Топорика хорошо знают… Перебираться в другой город? А что там? Найдется и там свой Гюйсте, пригреет и накормит, и снова будет Топорик служить ему до тех пор, пока перестанет быть полезным. Нет уж, хватит!
А колдуна мальчик теперь не боялся. Страх ушел, когда колдун убил своей звездочкой четвертого безликого. Тогда вообще все чувства погасли, осталась только мутная рыбья вялость. Если бы рядом не было никого, кто бы мог направлять его движение, Топорик просто сидел бы на одном месте, тупо глядя перед собой и ни о чем не думая…
Этот колдун… Может, и не колдун он вовсе. А кто тогда? Топорик даже имени его не знает. Не простой человек, это точно. Даже, наверное, вовсе не человек. Пять или шесть дней, пока они едут через всю Империю, он ни разу не покидал повозки. Не ел и не пил даже, не то что чего другого… Сидит себе в темноте, обняв колени, лишь изредка открывая глаза. Хорошо хоть, сказал, куда править.
В Лакнию.
Нечистый? Бес? Пусть так – давно решил Топорик. Но рядом с ним бояться мальчику нечего. Вон вчера: на заставе остановили их имперские аркебузиры, только сунулись в повозку – и сейчас же вылетели наружу, будто там дракона какого, огнем пыхающего, увидели. Пропустили…
…Все едем и едем, останавливаясь лишь на ночь, дать отдых коню и самим поспать… Впрочем, колдун, кажется, и не спит… Та женщина, дом которой они посетили в Верпене, значила для него очень много: чтобы понять это, большого ума не надо. Кроме нее, значит, у колдуна никого не осталось. И у Янаса тоже. Что их ждет в Лакнии?
Смертельный бой.
Эти безликие нелюди убили любимую Николаса. Кому еще, как не нечестивцу графу, продавшему душу Сатане, подчиняются нелюди? Колдун идет в Лакнию, чтобы отомстить.
Но эта битва будет не его, не Топорика. Топорику некому мстить. Разве что Гюйсте Волку, пославшему его на верную смерть, но того теперь не достанешь… Ну ладно. Главное, пока он с колдуном, он в безопасности. А до дальней провинции путь оставался неблизкий. Может быть, как-нибудь само собой все образуется. Господь наш, спаситель Иисус Христос, если уж в катакомбах верпенской канализации сберег, то и после не оставит.
Только вот голодно приходится. Колдун в пище не нуждается, но Янас-то – обычный человек. Пригодились ему те полгода, проведенные с Лесными Братьями. Не один заяц нашел безвременную свою смерть в веревочных петельках-ловушках, не один дрозд пал жертвой глупого любопытства, подлетев на умелый свист слишком близко к мальчику. А на третий день путешествия Топорик из срезанной ивовой ветви стянул себе маленький, но очень удобный лук и, пока ехали через Острихтский лес, сумел подстрелить жирного рябчика. Целиком одолеть не сумел и остатки приготовленного на костре жаркого оставил про запас. И, как выяснилось, не зря.
На закате шестого дня въехали в Халийские пустоши.
Вот уж истинно – пустошь. Как знал Топорик, принадлежала Халия Императору и входила в состав Лакнийской провинции – но только в бумагах имперских картографов. На деле же эта бесплодная земля никому не была нужна, городов и дорог тут сроду не водилось. Ни властей, ни стражников, ни монастырей, ни даже церквей – ничего не было. Желтотравные степи, каменные валуны, огромные, торчащие тут и там, словно обломки древнего гигантского замка, редкие, гнущиеся к земле деревца, болотистые низины и лысые серые холмы – вот и вся Халия. Ветер свистит, не смолкая никогда. Из животных – лишь тощие и осторожные степные волки и крохотные, как мыши, тушканчики. Птиц же не видно. Никаких, даже вездесущего, разжиревшего за годы смут и чумы воронья.