Когда и кто его впервые назвал эльваром? Должно быть, цыгане. Цыгане знают больше остальных людей, много больше – только не все говорят. Да, цыгане… Для прочих он всегда был уродом, страшилищем и отродьем Сатаны, которому нет и никогда не будет места среди людей.
Ну не будет – и не надо. У него есть своя родина. После того как он ушел от цыган, он странствовал по миру далеко за пределами Империи. Странствовал много лет. От Ледяных пустошей до Черного континента. От горной Гарпатии, где круглый год солнце появляется среди мглистых облаков лишь в полдень и скрывается быстрее, чем успеешь выкурить трубку – до восточных Драконьих островов, где время словно движется вспять и тамошние обитатели не придают своему существованию никакого значения, скорбя о былом золотом веке, все глубже погрязающем в бездне времени. Там он впервые услышал об эльварруме (на Островах он назывался «отомо ноомо» – металл духов), но Потемья не нашел.
И вернулся в Империю, в которой тогда уже начиналась смута.
Бабочка, цилиндр, кольцо, подсвечник – все это появилось у него в течение каких-нибудь двух лет. За десятилетия странствий он не сделал ни шага к своей цели, а здесь, в сердце Империи, у него появилось чувство, что половина пути за спиной. Как мальчик в лесу, поднимая с земли хлебные крошки, находит дорогу домой, так и он, Николас, собирал кусочки эльваррума, с каждым новым предметом ощущал все ближе дыхание родины.
В конце концов он научился видеть эльваррум. Впрочем, видеть – не совсем подходящее слово… Скорее – чувствовать. У него открылось иное, отличное от обыкновенного, зрение. Когда знаешь, что эльваррум где-то недалеко, достаточно, сосредоточившись, представить себе холодный блеск сине-черных граней, закрыть глаза и в этой тьме протянуть руку, нащупывая ледяную прелесть вожделенного металла. Чуть позже Николас понял, что может видеть не только эльваррум. Что угодно. Главное – ясно представить, что – или кого – именно хочешь найти. На небольших расстояниях всегда срабатывало… После этого открытия часто задумывался: сколько еще он о себе не знает? Возможно, его разум и тело обладают и другими способностями? Но даже и то, что уже открыл в себе Николас, приходится тщательно скрывать от окружающих.
…Поколебавшись, он оставил кольцо в шкатулке. Шкатулку вернул в тайник, втолкнул стальной язык обратно в пасть гаргульи, и каменные челюсти сомкнулись плотнее. Значит, Гюйсте узнал о его возвращении в Верпен… Все-таки нищие и бродяги на дорогах Империи – лучшая агентурная сеть в этих землях. Но как все же Волк вычислил Катлину? Ведь знал, Висельник, где искать Николаса в Верпене. Торопился, послал своего человека прямо к ней… Катлине. Хотя Волк не может не понимать – за Катлину Николас перережет весь Обжорный тупик, да что там тупик! Спалит дотла Верпен, Острихт и Бейн, вместе взятые, и все же… То, что Гюйсте так явно обнаружил опасную осведомленность, настораживало Николаса. Обыкновенная холуйская угодливость? Вряд ли. Не такой он, Волк. Гюйсте год назад продал ему подзорную трубу с каркасом из эльваррума– и, нимало не стесняясь, заломил за грошовую вещицу цену, достойную мореходного корабля с полным снаряжением. Таких денег у Николаса не было, и пришлось согласиться выполнить поручение Волка.
От того поручения у Николаса осталось четыре шрама, один из которых – на левом бедре – сохранился до сих пор.
И, конечно, труба. Дело того стоило…
Угроза? Чушь. К чему Гюйсте угрожать Николасу? Спешка? Да, должно быть, спешка…
Николас оделся и выглянул в окно. Полдень. Время лавочников, базарных торговцев и кухарок, закупающих снедь к ужину. Городские стражники и Братство Висельников в эти часы не появляются на улицах, словно соблюдая условия какого-то негласного перемирия.
Он открыл одежный шкаф, сгреб тряпичную кучу, вывалил ее на пол. Сдвинул заднюю стенку – за ней обнаружилась неглубокая полость, в которой заблестел холодный металл. Николас на минуту задумался, затем снял с полки тяжелый кожаный мешочек с двумя десятками стальных крестообразных звездочек. Грани и оконечья звезд были тщательно наточены. Сюрикены – вот как называли эти звездочки на Драконьих островах. Два метательных ножа легли в рукава, Николас закрепил их тонкими шнурками на уровне локтей. Еще два ножа спрятались в сапоги.
В последнюю очередь он снял со стены меч. Меч не был похож на те, которыми еще пользовались в Империи. Он был легок и тонок, с длинным, чуть изогнутым сверкающим лезвием; рукоять в полторы ладони длиной кончалась нефритовым набалдашником, украшенным шнуром с черной кисточкой, гарда была круглая и маленькая, едва-едва прикрывающая пальцы. Там, на Востоке, на Драконьих островах, знали толк в оружии. Видимо, их Золотой век не был такой уж безоблачной эпохой, как можно было предположить сначала – традиции боевых искусств Островов шли из глубины времен…
Ножны Николас укрепил за спиной, между лопаток, чуть наискось. Вложил меч, задвинул стенку и вернул обратно в шкаф одежду, оставив себе длинный черный плащ с глубоким капюшоном. Все же стражники видели его лицо, а лишние осложнения ему сейчас ни к чему.
Он закрыл окно и вышел в дверь. Спать не хотелось. Древние сказки говорят о том, что время эльваров течет намного медленнее человеческого. Эльвар проживает день, а человек – целую жизнь. Последний раз Николас ощущал потребность в отдыхе без малого сорок лет назад.
Просто удивительно: Топорику казалось, что, коснувшись подушек и простыни, он будет спать и спать, сутки и двое напролет. Но, открыв глаза, он почувствовал себя совсем бодрым, только все еще зудело в затылке. Он потянулся и повернулся к окну – на улице даже не потемнело! Это что получается, он проспал всего пару часов? А может, и правда – спал сутки, и теперь снова день?
Впрочем, какая разница? Гюйсте разрешил отдыхать, надо этим пользоваться на всю катушку.
Мальчик полежал немного и, убедившись, что заснуть не удастся, соскочил с кровати. Есть хочется – вот что! Последний раз он ел… даже и не вспомнить когда, а снизу, из трактирной кухни, тянет копчеными угрями и вареной бараниной.
Топорик сбежал вниз. В зале почти ничего не изменилось, разве что посетителей стало немного больше, а на том месте, где сидел Косой Фин, притулился грязный нищий, торопливо пожиравший копченых угрей из глубокой глиняной миски. Целая гора угрей! Топорик удивился – обычно нищих в трактир Жирного Карла не пускали. Аристократы Обжорного тупика – грабители, взломщики и убийцы – возражали. Вонь от них, нищих, насекомые различные… Но вот – сидит и чавкает, запивая снедь не чем-нибудь, а красным вином, какое Карл и Топорику-то далеко не каждый день наливает. Наверное, заслужил вонючий оказанную честь…
Гюйсте Волк увидел Топорика со своего стола, шутливо погрозил мальчику пальцем: дескать, спать бы тебе и спать, а ты, дьяволово семя… Топорик присел недалеко от стойки, и Жирный Карл принес ему большую миску, где в густом наваре плавали лохматые куски баранины, и поставил перед ним кружку с пивом.
Мальчик принялся за еду, время от времени поглядывая то на Гюйсте, то на нищего за соседним столом. Уж очень потешно попрошайка, проглотив очередной кусок, приосанивался и окидывал взглядом прокопченные внутренности трактира – будто привык каждый день сюда захаживать.
Хлопала дверь. Зал наполнялся, но медленно. Висельники, уставшие после ночной работы, некоторые – с тяжелыми мешками за плечами – подходили к стойке, опрокидывали кружку-другую и шли наверх. Редкие оставались перекусить плотнее. Наверху их ждал Спелле Крысолов, казначей Волка. Дележка ночного хабара в зале трактира, да и вообще самовольная дележка не допускалась никогда. Еще не хватало разборок и драк! Впрочем, кто бы осмелился устраивать свару в присутствии самого Гюйсте? А на тот случай, если Волка не было, у Жирного Карла имелась внушительная такая осиновая дубинка, окованная железными обручами.