Выбрать главу

Но больше всего ему бросилось в глаза - а заметив это однажды, он стал присматриваться и теперь замечал повсюду - особенное выражение на всех лицах. Оно озадачивало и пугало, и когда Джордж пытался его как-то определить, на ум приходило одно лишь слово: помешательство. Конечно же, так беспокойно, так лихорадочно могут блестеть глаза только у помешанных. Лица коренных жителей и приезжих словно бы выдавали одно и то же затаенное нечестивое ликование. И когда они ловко и напористо прокладывали себе путь, пробиваясь сквозь толпу, в каждом из них, во всем теле чудилась какая-то дикая порывистость, словно они двигались под действием сильного наркотика. Словно в городе все до единого были пьяны, и это непонятное опьянение не завершалось усталостью, не убивало, не отупляло и не кончалось, а лишь вызывало новые порывы неукротимой ликующей энергии.

Люди, которых он знал всю свою жизнь, окликали его на улице и трясли ему руку.

- А, здорово, друг! - говорили они. - Как приятно, что ты вернулся! Теперь поживешь дома? Вот и хорошо! Ну, еще увидимся! А сейчас мне надо бежать, надо встретиться с одним малым, подписать кой-какие бумаги! Рад был тебя повидать!

Все это они выпаливали одним духом, не замедляя шага; стиснув его руку в приветственном рукопожатии, они увлекали, почти тащили его за собой, а договорив - исчезали.

И со всех сторон толки, толки, толки - до одурения, без передышки. И вся эта разноголосица сводится к перепевам одной темы: спекуляция недвижимостью. Люди сходятся деловитыми кружками у дверей аптек, у почты, у зданий суда и муниципалитета - и говорят, говорят. Торопливо шагают по улицам, поглощенные разговором, и лишь изредка рассеянно кивают знакомым при встрече.

Всюду кишмя кишат агенты по продаже недвижимости. Их легковушки и автобусы проносятся по улицам, мчат за город все новых предполагаемых клиентов. Где-нибудь на крыльце они разворачивают чертежи и проспекты и выкрикивают тугим на ухо старухам соблазнительные посулы внезапного обогащения. Охотятся за любой дичью, за калеками, хромыми, слепыми, обхаживают и ветеранов Гражданской войны, и дряхлых, живущих на пенсию вдов, не гнушаются ни мальчишками и девчонками едва со школьной скамьи, ни неграми - шоферами грузовиков, продавцами содовой воды, лифтерами, чистильщиками обуви.

Землю покупали все; и все и каждый, по названию или на самом деле, оказались "землевладельцами". Парикмахеры, адвокаты, бакалейщики, мясники, каменщики, портные - все поглощены и одержимы были одним и тем же. И для всех, как видно, существовало одно-единственное незыблемое правило: покупать, без конца покупать, за любую цену, сколько ни спросят, и не позже чем через два дня продавать за любую цену, какую вздумаешь назначить сам. Это было как во сне. На всех улицах Либия-хилла земля непрерывно переходила из рук в руки; а когда уже не осталось обжитых улиц, на окрестных пустырях с лихорадочной быстротой прокладывались новые, - и еще прежде, чем их успевали замостить и построить на них хотя бы один дом, земля эта снова продавалась и перепродавалась - по акру, по участку, по квадратному футу, за сотни тысяч долларов.

Всюду царил дух пьяного расточительства и неистового разрушения. Живописнейшие уголки города продавались за бешеную цену. В самом сердце Либия-хилла поднимался когда-то чудесный зеленый холм, он радовал глаз бархатистыми лужайками и величавыми деревьями-исполинами, цветочными клумбами и живыми изгородями из цветущей жимолости, а на вершине его стояло огромное обветшалое деревянное здание старой-престарой гостиницы. Из ее окон можно было любоваться необъятными горными грядами в туманной дали.

Джордж хорошо помнил эту гостиницу, ее широкие веранды и уютные качалки, бесчисленные коньки и карнизы, путаницу пристроек и коридоров, просторные гостиные с толстыми красными коврами и вестибюль с красными кожаными креслами, на которых от старости уже неизгладимы были вмятины и отпечатки человеческих тел, и запах табака, и позвякиванье льдинок в высоких бокалах. Великолепная столовая всегда полна была смеха и негромких голосов, и ловкие чернокожие слуги в белых куртках сгибались, кланялись и посмеивались шуточкам богатых северян, искусно, с изяществом почти священнодейственным, подавая отличнейшую еду на старинных серебряных блюдах. Джорджу помнились и улыбки, и нежная красота жен и дочерей этих северных богачей. В детстве все это поражало его невыразимой таинственностью, ведь эти богатые путешественники приезжали из дальней дали и странным образом приносили с собой нечто от того чудесного, невиданного мира, предчувствие огромных сказочных городов, что обещали блеск, славу и любовь.

Это был один из лучших уголков в городе, а теперь от него не осталось и следа. Армия людей с лопатами надвинулась на прекрасный зеленый холм и снесла его, а безобразный плоский пустырь покрыла гнетущим, отвратительным белесым цементом и настроила магазинов, гаражей, контор и автомобильных стоянок, - кричаще новые, они резали глаз, - и теперь как раз под тем местом, где стояла прежде старая гостиница, строился новый отель. Предполагалось, что это будет здание в шестнадцать этажей, сплошь стекло, бетон и прессованный кирпич. Оно было словно отштамповано гигантской стандартной формой, что лепила отели, как печенье, - тысячи штук, совершенно одинаковых по всей стране. И чтобы отличить это детище штампа и однообразия хоть каким-то, пусть поддельным достоинством, отель предполагалось назвать "Либия-Ритц".

Однажды Джордж столкнулся с Сэмом Пенноком - товарищем детских лет и однокашником по колледжу Пайн-Рон. Сэм мчался по людной, шумной улице своим прежним торопливым, стремительным шагом и, даже не здороваясь, заговорил - речь его, и в былые годы хриплая, резкая, отрывистая, показалась Джорджу совсем уж лихорадочной.

- Ты когда приехал?.. Надолго?.. Что скажешь про наши дела?.. - И, не дожидаясь ответа, вдруг спросил вызывающе, нетерпеливо, почти презрительно: - Ты что ж, так и намерен оставаться всю жизнь учителишкой на жалованье две тысячи в год?

Этот пренебрежительный тон, это высокомерие, которое сквозило в повадке всех здешних жителей, раздувающихся от сознания своего богатства и преуспеяния, уязвило Джорджа, и он ответил в сердцах: