— Не надо! — тут же отказалась я. — Оставь… Сами дойдем.
Ну и дошли — уже затемно. Сначала долго сидели на горячем от солнца багажнике: я, закрыв глаза, расслаблялась, впитывая каждой клеточкой тела знакомые места. Пряный, чуть горьковатый от полыни воздух, комариный писк, поднимающийся из оврага туман, запах растопленных печей и мычание возвращавшихся с пастбища коров проникали в меня, вытесняя все, чем я успела пропитаться в городе. Мне казалось кощунственным входить в дом пропитанной чужими запахами. Все эти месяцы Гришка исправно следил за домом: кормил животин, включая кота и куницу, изредка протапливал печь, косил траву во дворе, но мне все равно было боязно возвращаться. Неловко идти по улицам, зная, что участковый с Гришкой постарались рассказать всем и каждому, что я, сбежав от Стаса, умудрилась навернуться в овраг и переломать себе все кости.
Поэтому в деревню мы вошли, только когда солнце начало зачерпывать краем горизонт и все разбрелись по домам.
В доме участкового света не было — что меня расстроило и обрадовало одновременно. Они с Гришкой часто бывали в клинике, а затем и у нас дома, но никогда — порознь. И по большей части Алексей Михайлович молчаливым истуканом застревал на пороге.
Зато мои окна светились уютными желтыми пятнами.
— У тебя что там, кто-то живет? — удивилась Ника. И, видя мое недоумение, подобрала с земли палку: — На всякий случай.
Несмело тронув чуть скрипнувшую калитку, я вошла во двор. Одновременно хлопнула входная дверь, на крыльцо выбежал человек. Уже стемнело, но острый волчий нюх безошибочно подсказал: свои.
— И-и-и-и-и-и!!! — завизжала Машка, спущенной с предохранителя торпедой врезаясь в меня и сжимая в медвежьих объятиях: — А я знала, знала, что ты вернешься!!!
Чувствуя, что еще немного и едва сросшиеся кости снова разойдутся, я забилась, пытаясь освободиться:
— Ма… Маня… Отпусти… Что ты здесь делаешь?
— Как — что? — искренне удивилась девица, хватая меня за руку и утаскивая в дом. Ника, строя рожи, поплелась следом. — Охраняю! А то желающих тут… Много было.
Как выяснилось, узнав о моем отсутствии (с перспективой безвременной кончины), деревенские решили, что добро пропадать не должно и, воспользовавшись отсутствием участкового, попытались растащить мои вещички по закромам. Прежде, чем я начала злиться, Машка, гордо задрав нос, заявила:
— Токмо я им и на порог не дала ступить! Так ухватом приложила…
— Ты хоть никого не убила? — со вздохом спросила я, падая на стул и закрывая глаза. На первый взгляд все было как обычно — те же пучки трав по стенам, дрова у печи, свеча на столе, даже запах был почти как мой — проводя здесь столько времени, девчонка давно перестала восприниматься как нечто чужое.
Все было родное и…
— Не! — отмахнулась Машка, шустрой белкой спускаясь в подпол и выбираясь оттуда с кружкой остро пахнущего хлебом кваса. — Держи! Сама делала…
— Маня… — я растроганно шмыгнула носом и уткнулась в кружку, сдерживая слезы. — Спасибо!
Ника смотрела-смотрела на этот концерт, и выдала:
— Вот теперь я верю, что тебе здесь лучше.
Мы еще долго сидели втроем, попивая свежий квас и выуживая из Машки последние новости. Они сыпались из нее как горох из дырявого мешка, но слишком бессистемно:
— А мы уже церковь почти достроили, отец Пантелеймон рабочих из города привез, потому как венчаться надо в Церкви обязательно. И я согласилась, а чего мне, деньга лишняя что ли? Только Афоня все время злится, что я неловкая, поэтому на меня жалуется, но Гриша сказал, что он с ним беседу проведет, чтобы тот не обижал меня. Он и костюм уже купил, только о чем-то с отцом Пантелеймоном все время шушукается, и меня прогоняет…
— Кто венчается? — с трудом расчленив бесконечный словарный поток на составляющие, я вклинилась, воспользовавшись тем, что Маня набила полный рот домашними сухарями.
— Грифа же!
И молчал, зараза!
— Ну это они осенью хотят, когда церковь достроят, — уточнила Машка, потроша сушеного речного карася. Очевидно, пока меня не было, она не только тут охраняла, но и обжилась.
— А ты тут при чем? — я пошла дальше по списку.
— А меня приглядывать взяли. Свечки менять, пол вымыть, даже ящик церковный для пожертвований доверили, во! — Маня гордо продемонстрировала маленький ключик, висевший у нее на шее. В этот момент мне захотелось расцеловать отца Пантелеймона. — Только Афоня…
— Это еще кто?
Оказалось, Афоня — тот самый мелкий служка, что так мне не понравился. Мысленно сделав галочку напротив его имени, я пообещала себе обязательно площадь посетить и мозги мальчишке вправить. Машку обижать не позволю!