Наташа давно бы сама убежала и спряталась, да у неё от страха руки и ноги перестали шевелиться.
– Знаешь что? – немного погодя спросили из-под веника. – А может, ты меня не тронешь?
– Нет, – сказала Наташа.
– Не поколотишь? Не жваркнешь?
– А что такое «жваркнешь»? – спросила девочка.
– Ну, наподдашь, отлупишь, отдубасишь, выдерешь – всё равно больно, – сообщили из-под веника.
Наташа сказала, что никогда не… Ну, в общем, никогда не стукнет и не поколотит.
– И за уши не оттаскаешь? А то я не люблю, когда меня за уши дёргают или за волосы.
Девочка объяснила, что тоже этого не любит и что волосы и уши растут совсем не для того, чтобы за них дёргать.
– Так-то оно так… – помолчав, вздохнуло лохматое существо. – Да, видно, не все про это знают… – И спросило: – Дряпать тоже не будешь?
– А что такое «дряпать»?
Незнакомец засмеялся, запрыгал, веник заходил ходуном. Наташа кое-как разобрала сквозь шуршание и смех, что «дряпать» и «царапать» – примерно одно и то же, и твёрдо пообещала не царапаться, ведь она – человек, а не кошка. Прутья у веника раздвинулись, на девочку посмотрели блестящие чёрные глаза, и она услышала:
– Может, и свориться не будешь?
Что такое «свориться», Наташа опять не знала. Вот уж лохматик обрадовался, заплясал, запрыгал, руки-ноги болтались и высовывались из– за веника во все стороны.
– Ах, беда, беда, огорчение! Что ни скажешь – не по разуму, что ни молвишь – всё попусту, что ни спросишь – всё без толку!
Незнакомец вывалился из-за веника на пол, лаптями в воздухе машет:
– Охти мне, батюшки! Охти мне, матушки! Вот тетёха, недотёпа, невразумиха непонятливая! И в кого такая уродилась? Ну, да ладно. А я-то на что? Ум хорошо, а два лучше того!
Тут Наташа потихоньку стала смеяться. Уж очень потешный оказался человечек. В красной рубахе с поясом, на ногах лапти, нос курносый, а рот до ушей, особенно когда смеётся.
Лохматик заметил, что его разглядывают, убежал за веник и оттуда объяснил:
– «Свориться» – значит «ссориться, ругаться, позорить, измываться, дразниться», – всё едино обидно.
И Наташа поскорее сказала, что ни разу, никогда, нипочём его не обидит.
Услышав это, лохматик выглянул из-за веника и решительно произнёс:
– Знаешь что? Тогда я совсем тебя не боюсь. Я ведь храбрый!
Банька
– Ты кто? – спросила девочка.
– Кузька, – ответил незнакомец.
– Это тебя звать Кузька. А кто ты?
– Сказки знаешь? Так вот. Сперва добра молодца в баньке попарь, накорми, напои, а потом и спрашивай.
– Нет у нас баньки, – огорчённо сказала девочка.
Кузька презрительно фыркнул, расстался наконец с веником и побежал, держась на всякий случай подальше от девочки, добежал до ванной комнаты и обернулся:
– Не хозяин, кто своего хозяйства не знает!
– Так ведь это ванна, а не банька, – уточнила Наташа.
– Что в лоб, что по лбу! – отозвался Кузька.
– Чего, чего? – не поняла девочка.
– Что об печь головой, что головою об печь – всё равно, всё едино! – крикнул Кузька и скрылся за дверью ванной комнаты. А чуть погодя оттуда послышался обиженный вопль: – Ну, что же ты меня не паришь?
Девочка вошла в ванную. Кузька прыгал под раковиной умывальника.
В ванну он лезть не захотел, сказал, что слишком велика, водяному впору. Наташа купала его прямо в раковине под краном с горячей водой. Такой горячей, что руки едва терпели, а Кузька знай себе покрикивал:
– А ну, горячей, хозяюшка! Наддай парку! Попарим молодые косточки!
Раздеваться он не стал.
– Или мне делать нечего? – рассуждал он, кувыркаясь и прыгая в раковине так, что брызги летели к самому потолку. – Снимай кафтан, надевай кафтан, а на нём пуговиц столько, и все застёгнуты. Снимай рубаху, надевай рубаху, а на ней завязки, и все завязаны. Эдак всю жизнь раздевайся – одевайся, расстёгивайся – застёгивайся. У меня поважнее дела есть. А так сразу и сам отмоюсь, и одёжа отстирается.
Наташа уговорила Кузьку хоть лапти снять и вымыла их мылом чисто-начисто.
Кузька, сидя в раковине, наблюдал, что из этого выйдет. Отмытые лапти оказались очень красивыми – жёлтые, блестящие, совсем как новые.
Лохматик восхитился и сунул под кран голову.
– Пожалуйста, закрой глаза покрепче, – попросила Наташа. – А то мыло тебя укусит.
– Пусть попробует! – проворчал Кузька и открыл глаза как можно шире.
Тут он заорал истошным голосом и напробовался мыла.
Наташа долго споласкивала его чистой водой, утешала и успокаивала. Зато отмытые Кузькины волосы сверкали как золото.