— Как знать, — пишет один из них, — может, меня надо только как следует толкнуть, а дальше я уж сам пойду.
Что ж, толкнем, пожалуй.
И в самом деле; если в советской России на тысячи неграмотных приходится по одному пролетарскому писателю, то в России зарубежной должно быть совершенно наоборот: по тысяче писателей на одного неграмотного.
Итак, будем толкать.
Госпоже Сафо Попандопулос
Многоуважаемая Сафо!
Присланную вами драму «Липочки цветут» мы получили и не скроем, что она потрясла нас до основания.
Особенно поразителен третий акт, на вокзале, где, после десятилетней разлуки, героиня принимает совершенно чужого начальника станции за своего умершего жениха и покрывает его безумными поцелуями на фоне всеобщего крушения поездов.
Вы спрашиваете, есть ли у вас эспри и не найдется ли у нас подходящего издателя?
Как вам сказать?.
Издатель, пожалуй, нашелся бы, но, представьте себе, совершенно без эспри; даром не напечатает.
Самое лучшее, если бы вы послали вашу драму доктору Нансену.
Как-никак, а все-таки он официальный комиссар по русским делам.
Всего хорошего и мерси!
Последнему могиканину
Последний могикан ставит вопрос ребром:
Имеет ли право человек в возрасте после шестидесяти называть себя дитятей, или уже, так сказать априори, он «читается отцом семейства, и в споре между отцами и детьми обязательно должен находиться на стороне отцов и действовать как таковой?
Вопрос, несомненно, глубоко волнующий и острый.
Разве не видим мы сплошь и рядом, что человек по паспорту камергер, а по душевным качествам теленок.
И как определить, где кончается паспорт и где начинается душа?
И является ли вообще впадение в детство юридически наказуемым, особенно если впадение это совершается по политическим убеждениям и на чужой территории?
Трудно советовать, господин могикан! И высший монархический совет, который мы можем вам дать, — один:
— Впадайте дальше.
Жене Рыжикову
Ваша статья о бойскаутах свидетельствует о безукоризненном знании предмета.
Вы смело срываете маски и категорически подчеркиваете, что бой это одно, а скаут это другое.
Если мы вас правильно поняли, то дело идет о полном раздвоении личности.
Так всегда бывает: личность раздвояется, а папа с мамой убиваются.
Если они совсем не выдержат, приходите к нам, мы из вас сделаем спортивную команду!
C.M.K.
Повторяем снова, что Старая Русса — это город, а не пожилая русская дама, как вы ошибочно полагаете.
Стыдились бы!., а еще пишете рассказы из эмигрантской жизни в Бессарабии и просите дать вам какую-нибудь захватывающую тему.
Ладно, вот вам тема:
Самоубийство с целью грабежа! Но только обязательно в Кишиневе!..
Ивану Ивановичу из Биянкура
Никогда бы не поверил, что такой черноземный талант прозябает в каком-то Биянкуре, в то время как до Парижа двадцать минут езды по трамваю!
Иван Иваныч пишет:
«…и будучи человеком скромным, сочиняю в свободное от занятий время стишки, главным образом из жизни младшего возраста, без всяких этих современных фиглей-миглей…»
Так, например:
Вы правы, Иван Иваныч, от стихов ваших несет такой свежестью, что простудиться можно.
Для ободрения посылаем вам ответ, тоже в стихах и тоже, знаете, без всяких фиглей-миглей:
ЛЕТОМ
«Зимой люди делятся:
На умных и глупых, бедных и богатых, веселых и скучных. добрых и злых, серьезных и легкомысленных, холостых и женатых, партийных и беспартийных, худых и толстых, нормальных и сумасшедших.
Летом все эти детали исчезают, и остается только одно: Уезжающие и остающиеся.
Человек, который уезжает. — это человек.
Человек, который остается, — это не человек, а так себе.
Никакие социальные перегородки не разъединяют людей так резко, как так называемый летний сезон.
Неизвестно почему и кем, но с незапамятных времен установлено, что порядочный человек хоть раз в году должен: отдохнуть, загореть или в крайнем случае покрыться веснушками.
Недаром сказано, что женщина без веснушек все равно что дача без мебели.
И в самом деле.
Для чего существует это самое лоно природы, как не для того, чтобы в него погрузиться?!
— Я погружаюсь, ты погружаешься, он, она. оно — погружается…
Конечно, и здесь существует множество ухищрений, и бывают такие двуличные натуры, которые ставят перед собой горшок с геранью и стакан водопроводной воды и на вопрос, куда вы едете этим летом — с неподражаемой наглостью отвечают:
— Да Бог с вами… зачем нам ехать, когда у нас и так настоящая дача!..
Но о них и говорить не стоит:
— Парии и лицемеры.
Тот, у кого еще сохранились остатки самолюбия, заявляет честно и открыто:
— Мог бы поехать, но не хочу.
— Почему же, собственно говоря?
— Собственно говоря, потому, что жизнь мне еще не надоела.
— Я вас решительно не понимаю.
— Не понимаете… Хорошо. Так вот, когда у вас будет, собственно говоря, сотрясение мозга, тогда вы все и поймете.
— Почему же от морских купаний, и вдруг такая… вещь?
— И он еще спрашивает почему?!
Несчастный! Да разве вы не понимаете, что ни до каких морских купаний вы просто не доедете! Что, отъехав двадцать километров от Парижа, вы погибнете на двадцать первом, со всеми вашими саквояжами, несессерами и полосатыми брюками, что на следующий день ваше имя будет с ошибками напечатано в хронике железнодорожных происшествий?!
Конечно, если вы настолько честолюбивы, что ради газетной рекламы готовы даже рисковать жизнью, тогда, разумеется, поезжайте, и сча-стли-во-го вам пути…
После такого диалога остающемуся все-таки как-то легче на душе.
В качестве напутствий можно еще упомянуть: кражу в пути, ограбление, нападение на поезд, эпидемию, сквозняки, лихорадку от перемены климата, смерть от перемены пищи, мало ли чем можно подбодрить человека, который уезжает!
Если же ничего на него не действует, то надо махнуть рукой и сказать себе самому:
— В сущности говоря, загореть можно и в городе.
Из всех народов самый непоседливый — это, конечно, русский.
У французов есть декларация прав человека и гражданина, у англичан — великая хартия вольностей, у немцев — Веймарская конституция, и только у русских — расписание поездов.
Кроме общеизвестных пяти чувств, мы обладаем еще и шестым: чувством железной дороги.