Мама была очень довольна и сказала, что я по-немецки вундеркинд, но по-русски всегда ей подаю надежды.
Почему же папа говорит, что я не услужливый?..
Не понимаю.
Я бы очень хотел быть писателем.
Все писатели очень знаменитые и всегда устраивают лотереи с танцами.
Когда я вырасту большой, я тоже буду так делать: днем сочинять, а потом танцевать до утра с кабаре и с лотереями.
Нюся говорит, что она, когда вырастет, будет женщина-врач по всем болезням.
Но я не хочу, чтобы от нее пахло лекарствами.
А дядя Петя говорит, что это ничего, зато, когда венчаться надо, так можно будет выхлопотать карету «Скорой помощи» и бесплатно в церковь поехать.
Но это еще далеко, и неизвестно, что еще с нами будет…
На всякий случай я сочинил стихи про Нюсю и про себя.
Не дай бог, если бы дядя Петя их увидел! Я лучше готов умереть от самолюбия.
Вот эти стихи:
Коля …ежкин (псевдоним)»
КАФЕ-НАТЮР
Пессимист и оптимист сидели в кафе.
Несмотря на разницу мировоззрений, оба они пили кафе-натюр и курили.
Пессимист курил свои собственные папиросы, оптимист — папиросы пессимиста.
Разговор был древнерусский, т. е. о чарлстоне, о происхождении человека от обезьяны, о стабилизации франка и о бессмертии души.
Пессимист смотрел на вещи пессимистически.
Оптимист — совершенно наоборот.
Пессимист. — На второй день после октябрьского переворота вы меня искренне уверяли, что через две недели большевики вылетят в трубу.
Так как две недели уже прошли, то позвольте вас спросить, почему они не вылетают?..
Оптимист. — А, по-моему, они уже давным-давно вылетели!
П. — ?! Так что, их там больше нет?
О. — Нет!
П. — А что же там есть?
О. — Оптический обман.
П. — На чем же он держится?!
О. — На оптике и на пессимизме.
П. — Что же в таком случае необходимо, чтобы этот ваш оптический обман кончился?!
О. — Протереть глаза и стать оптимистом!
П. — И вы в это твердо верите?
О. — Так же твердо, как в то, что я пью этот кафе-натюр, за который платить будете вы!
П. — А если я не заплачу?..
О. — Это не важно. Кофе уже выпит, а процесс пищеварения подобен ходу истории: он непреложен.
П. — Вы, очевидно, великолепно настроены?
О. — А почему бы и нет?
П. — Помилуйте, восемь лет назад, вот так же, как и сейчас, мы сидели с вами вдвоем за чашкой чудесного турецкого кофе с этим их изумительным каймаком, глядели на расплавленный солнцем Босфор и наслаждались музыкой уличной шарманки.
О. — И под музыку вы мне и говорили: через две недели эмиграция погибнет!..
Так как эти две недели уже прошли, то позвольте вас спросить, на каком основании она не погибает?!
П. — Ну, знаете ли… в восторг тоже не от чего приходить.
Безработица, кризис, недоедание. Гарсон! анкор дэ!
О. — Вот в этом вы правы, кофе у них действительно превосходный…
Что же касается вашего недоедания, недоливания и всех этих ваших кризисов, то мы их столько за восемь лет испытали и преодолели, что никакой таблицы умножения не хватит, чтоб все это толком подсчитать и в надлежащий итог уложить!
Однако никто еще на наших глазах с голоду не умирал. за фокстерьерами не охотился и на домашних кошек не покушался!..
П. — Да, но это все-таки крайне неприятно и даже тяжело..
О. — А вы как же полагаете, что я за три ваших кафе-напора обязался вам сплошные удовольствия доставлять?
Конечно, и неприятно, и тяжело, и очень даже тяжело!
Но наряду со всем тем не доказываем ли мы каждый раз и нашу исключительную жизнеспособность, самодеятельность, ценность, инициативу, энергию, бодрость, волю к жизни и…
П. — И. скажите просто, грубейший инстинкт самосохранения!..
О. — Ну, и что же! И тоже не так плохо! В конце концов, если уж на то пошло, то ведь дело идет о самосохранении — я не скажу, отборных наших, но и не подонков же общества!
Ведь как-никак, а среди двух миллионов нансеновских паспортов большинство составляют не футболисты, не хамюдюруа и не цыганские баритоны?!
П. — Да, но от примитивной борьбы за существование и, скажем, до творческой тоски по родине еще дистанция огромного размера!..
О. — Ага. понимаю, так вы желаете, чтобы я пил это самое кафе-натюр не потому, что оно вкусно, ароматно и утоляет жажду, а исключительно во имя отвлеченных ценностей?..
То есть, иначе говоря, пей, несчастный, но помни, что это не просто кофе, а борьба за Россию!.. Так, что ли?!
…Пессимист мрачно посмотрел на высившуюся перед ними груду блюдечек — по числу отконсомированных на-тюров. И, очевидно повинуясь инстинкту самосохранения, расплатился с гарсоном.
ТРЕ РЮСС[4]
Издание консервативно-либеральное
и абсолютно-относительное № 1
Год издания первый
Год терпения восьмой
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ
КОТИДЬЕН[5]
Париж. 5 августа 1926 г.
Мы уже давно доказывали правительству Соединенных Штатов, что Штаты надо сократить. Но правительство остается глухо к нашим указаниям и заявляет: куда вы лезете?
Тогда мы заявляем в свою очередь, что никуда мы не лезем, а просто настаиваем на доктрине доктора Монроэ:
Эмиграция — для эмигрантов!
Спрашивается: до каких пор должны мы следовать доктрине доктора Нансена, который как норвежец, конечно, требует пять золотых за паспорт, не говоря уже за триста семьдесят пять за карт-д-идантите?
Пусть наши враги говорят, что это пошлость в такое время писать за презренный металл, но мы не презренные металлисты и не фальшивомонетчики.
И лучше мы все соберемся на седьмой этаж и выбросимся оттудова, чем переносить позор, что эмигрант есть Валюта Скуратов, как какой-нибудь американец. Одним словом:
— Мизерере…
Лондон. Рижский корреспондент «Чикаго трибюн» сообщает кружным путем корреспонденту «Дэйли Ньюс», что рижский корреспондент «Дэйли Телеграф» получил сведения из достоверного источника, заслуживающего доверия, о том, что. несмотря на троцкизм, фамилия Троцкого — Бронштейн (см. «Тре Рюсс», № 0.0).