ТВОРИМАЯ ЛЕГЕНДА
Все было русское… И «Бедность не порок»
И драматург по имени Островский.
И русская игра, и русский говорок,
И режиссер, хоть пражский, но московский.
Все было русское. И песня, и трепак,
И гиканье, и посвист молодецкий.
И пленный русский князь, и даже хан Кончак.
Хоть был он хан, и даже половецкий.
Все было русское… Блистательный балет,
И добрые волшебники, и феи.
И грёза-девочка четырнадцати лет
В божественном неведенье Психеи.
Все было русское… И русские лубки,
И пляски баб, и поле, и ракита,
И лад, и строй гитар, исполненный тоски,
И человек по имени Никита.
Все было русское… И клюква, и укроп,
И русский квас, изюминой обильный.
И даже было так. что даже Мисс Europe
Звалась Татьяной и была из Вильны.
Все было русское… И дни, и вечера,
И диспут со скандалом неизбежным.
И столь классическое слово — Opera,
И то оно казалось зарубежным.
Все было русское… От шахмат и до Муз,
От лирики до водки и закуски.
И только huissier, который был француз.
Всегда писал и думал по-французски…
ВЕРШКИ И КОРЕШКИ
Начинается веселая пора…
Обнаглела, повзрослела детвора.
Что ни девочка, то целый бакалавр.
Что ни мальчик, то не мальчик, а кентавр.
Не успели даже дух перевести.
Даже сделать остановку на пути,
Разобраться в этом космосе самом,
А тебя уже на свалку да на слом.
Вы, папаша, не читали Мериме,
Вы, мамаша, прозябали в Чухломе,
Вы, мол, молодость ухлопали на ять,
Вам Расина да Корнеля не понять.
И пошли, залопотали, ну! да ну!
Как сороки-белобоки на тыну.
Так Бальзаком, Мориаком и костят,
Про Лажечникова слышать не хотят…
И плывет уже вечерняя заря,
А в траве уже от блеска фонаря
Умирают, угасают светлячки…
И выходит, что папаши дурачки,
И что все есть только пепел и зола.
И что молодость действительно прошла.
АСИ — МУСИ
Под Парижем, на даче, под грушами,
Вызывая в родителях дрожь.
На траве откровенными тушами
Разлеглась и лежит молодежь.
И хотя молодежь эта женская
И еще не свершила свое.
Но какая-то скука вселенская
Придавила и давит ее.
И лежит она теле, босоногая,
Напевая унылый фокстрот
И слегка карандашиком трогая
Свой давно нарисованный рот.
Засмеется — и тоже невесело,
Превращая контральто в басы.
И глядишь, и сейчас же повесила
На обратную квинту носы.
А потом задымит папиросками
Из предлинных своих мундштуков.
Только вьется дымок над прическами.
Над капризной волной завитков.
И гляжу на нее я, и думаю:
Много есть достижений вокруг.
Не исчислишь их общею суммою.
Не расскажешь их сразу и вдруг.
Много темного есть в эмиграции,
Много темного есть и грехов.
Одного только нет в эмиграции…
В эмиграции нет женихов.
ПОСЛЕДНИЕ РИМЛЯНЕ
И был Октябрь. Звонили телефоны.
Имел хожденье русский пневматик.
И был билет. И ставка на мильоны.
И жизнь была. И рюмка. И шашлык.
И, несмотря на массу осложнений.
На полный мрак, на кризис мировой.
Какое-то беспутство или гений
Спасали нас от бездны роковой.
А между тем под сланцами, под мглистым
Покровом глыб, безумьем обуян.
Уже дышал дыханием нечистым.
Уже пылал и пенился вулкан.
И желт был дым в фарватерах,
в воронках…
И, помолясь безжалостным богам.
Вставал монгол и шел на плоскодонках
От устьев рек к безвестным берегам.
Из тундр пешком спешили алеуты,
И пел шаман в убийственной тоске.
И вел киргиз худой и необутый.
Киргизский вождь в коровьем башлыке.
И шум стоял во всем Авиахиме,
И горизонт был сумрачен и хмур,
И говорил словами, и плохими.
Какой-то тип, оратор и манчжур.
События шли стремительно и быстро.
Гремела сталь, и цокал пулемет.
Во всей Европе не было министра.
Который спал бы ночи напролет…
А мы, глупцы, переводили стрелку.
Платили тэрм, писали пневматик
И покупали кошку или белку, —
Для жен. Для шуб. На женский воротник…
ВЕЧЕРИНКА