Напои меня кипучей
Лавой пунша или грога
И достань, откуда хочешь.
Поразительного дога.
Да чтоб он сверкал глазами.
Точно парой аметистов,
И чтоб он сопел, мерзавец.
Как у лучших беллетристов.
А сама, в старинной шали
С бахромою и с кистями.
Перелистывая книгу
С пожелтевшими листами.
Выбирай мне из «Айвенго»
Только лучшие страницы
И читай их очень тихо.
Опустивши вниз ресницы.
Потому что человеку
Надо в сущности ведь мало…
Чтоб у ног его собака
Выразительно дремала.
Чтоб его поили грогом
До семнадцатого пота.
И играли на роялях,
И читали Вальтер Скотта,
И под шум ночного ливня
Чтоб ему приснилось снова
Из какой-то прежней жизни
Хоть одно живое слово!
КАК РАССКАЗАТЬ…
Как рассказать им чувство это.
Как объяснить в простых словах
Тревогу зимнего рассвета
На петербургских островах.
Когда, замучившись, несется
Шальная тройка поутру,
Когда, отстегнутая, бьется
Медвежья полость на ветру,
И пахнет влагой, хвоей, зверем.
И за верстой верста бежит.
А мы, глупцы, орем и верим.
Что мир лишь нам принадлежит
Из сборника «В те баснословные года»
«ПРОЛЕГОМЕНЫ»
— Долой Пушкина и Белинского,
Читайте Стеггняка-Кравчинского!
Прочитали, марш вперед.
Девятьсот пятый год.
От нигилизма — ножки да рожки.
Альманахи в зеленой обложке.
Андреев басит в Куоккале,
Горький поет о соколе.
Буревестник взмывает вдаль.
Читает актер под рояль.
— Эх, грусть — тоска…
Дайте нам босяка!
Идет тип в фуражке.
Грудь. На груди подтяжки.
Расчищает путь боксом.
Говорит парадоксом.
Я это «Я», не трожь!
Молодежь в дрожь…
Дрожит, но ходит попарно.
Читает стихи Верхарна.
Плюет плевком в пространство,
Говорит, что все мещанство…
А ей навстречу Санин.
Мне, говорит, странен
Такой взгляд на вещи!
А сам глядит зловеще,
И сразу — на жен и дев.
От Ницше осатанев.
А рояль уже сам играет.
А актер на измор читает.
Начинается ловля моментов.
Приезд, гастроль декадентов.
Стенька Разин в опале.
Босяки совсем пропали.
Полная перемена вкусов.
На эстраде Валерий Брюсов.
Цевницы. Блудницы. Царицы.
Альбатросы из-за границы.
Любовь должна быть жестокой.
У девушек глаза с поволокой.
Машу зовут Марго.
А в оркестре уже — танго…
Бьют отбой символисты.
Идут толпой футуристы.
Паника. Давка. Страх.
Облако, все в штанах!
Война. Гимны. Пушки.
Полный апофеоз теплушки.
Глыба ползет, сползает.
А Ходотов все читает.
На балкон выходит Ленин.
Под балконом стоит Есенин,
Плачет слезою жалкой.
Бьет Айседору палкой.
А актер, на контракт без срока.
Читает «Двенадцать» Блока.
БЕЛОВЕЖСКАЯ ПУЩА
Эстрада затянута плюшем и золотом.
Красуется серп с историческим молотом.
Тем самым, которым, согласно теории.
Весьма колотили по русской истории.
Сидят академики с тухлой наружностью.
Ядреные бабы с немалой окружностью.
Курносые маршалы, чуть черноземные.
Степные узбеки, коричнево-темные.
Фомы и Еремы, тверские и псковские.
Столичные лодыри, явно московские,
Продольные пильщики, крепкие, брынские.
Льняные мазурики, пинские, минские.
Хохлы Николая Васильича Гоголя,
И два Кагановича, брата и щеголя…
БЕЗ ЗАГЛАВИЯ
Был ход вещей уже разгадан.
Народ молчал и предвкушал.
Великий вождь дышал на ладан.
Хотя и медленно дышал.
Но власть идей была упряма,
И понимал уже народ.
Что ладан вместо фимиама
Есть несомненно шаг вперед.