— Вот видите, ваша милость, небо сжалилось надо мной и не желает, чтоб вы покинули меня. Вы не в состоянии сдвинуться с места. Росинант выбивается из сил и не может оторвать копыт от земли. Грех вам мучить бедное животное и упорствовать в том, чего не хочет допустить сама судьба!
Дон Кихот был в полном отчаянье: он яростно шпорил коня, но ему никак не удавалось сдвинуть его с места. Выбившись из сил, он решил покориться судьбе и дождаться рассвета или той минуты, когда конь его тронется в путь. Твердо убежденный, что в этой беде повинны какие-то таинственные силы, он сказал:
— Что ж делать, Санчо! Раз Росинант не может двигаться, придется подождать, пока заря не засмеется на небе. Но я просто готов плакать от досады, что она так медлит появиться.
— Плакать тут нечего, — ответил Санчо, — чтобы развлечь вашу милость, я до самого утра буду рассказывать вам всякие истории, если только вам не угодно сойти с Росинанта и немножко вздремнуть на зеленой траве по обычаю странствующих рыцарей. Вам нужно набраться бодрости и сил для предстоящего вам необычайного подвига.
— Как! Ты советуешь мне сойти с коня и вздремнуть? — воскликнул в негодовании Дон Кихот. — Неужели ты думаешь — я из числа тех рыцарей, которые могут спать, когда грозит опасность? Спи сам — ты для того родился, чтобы спать, или делай, что тебе вздумается, а я буду делать то, чего требует мое призвание.
— Не гневайтесь, ваша милость сеньор мой, — ответил Санчо, — я это сказал по простоте. Позвольте мне только стать поближе к вам.
Дон Кихот милостиво позволил ему это. Тогда Санчо вцепился обеими руками в седло своего господина и прижался к его левому бедру, боясь отойти от него хотя бы на один шаг. Мерные глухие удары, доносившиеся до них откуда-то издалека, приводили его в ужас.
— Ну, Санчо, что же ты не начинаешь историю, которую обещал рассказать для моего развлечения? — произнес Дон Кихот.
— Я постараюсь рассказать вам одну историю, — ответил Санчо, — и если только мне удастся ее кончить, вы увидите, что лучшей истории еще не было на свете. Слушайте же внимательно, ваша милость, я начинаю. Итак, что было, то было; коль что доброе случится, пускай случится для всех, а коли что злое — пусть оно обернется на того, кто сам его ищет. Заметьте, ваша милость, эти слова: «Пусть злое случится с тем, кто сам его ищет». Эти слова подходят к вам, как кольцо к пальцу: сидела бы ваша милость смирно и не бродила бы в поисках за злом! Не лучше ль нам вернуться по другой дороге, раз никто нас не заставляет идти именно по этой, где со всех сторон на нас обрушиваются всякие несчастья?
— Продолжай свой рассказ, Санчо, — сказал Дон Кихот, — а по какой дороге нам ехать, — это уж предоставь решать мне.
— Продолжаю, — отвечал Санчо. — Итак, в одном местечке Эстремадуры жил пастух коз, иначе говоря — козопас, и этого пастуха коз, или козопаса, как рассказывается в моей истории, звали Лопе Руис, и этот самый Лопе Руис возьми да и влюбись в пастушку, которую звали Торральба, и эта пастушка, по имени Торральба, была дочерью одного богатого скотовода, а этот богатый скотовод…
— Если ты будешь повторять по два раза каждое слово, Санчо, — перебил Дон Кихот, — так ты в два дня не кончишь; рассказывай покороче и толково, как разумный человек, а нет — так замолчи.
— Я рассказываю точь-в-точь так, — ответил Санчо, — как рассказывают эти сказки у нас в деревне; иначе рассказывать я не умею, да и не хочу ломать старые обычаи. Вашей милости не следует требовать от меня этого.
— Ну, рассказывай, как умеешь, — сказал Дон Кихот, — я буду терпелив, раз уж мне суждено тебя слушать.
— Так вот, дорогой сеньор мой, — продолжал Санчо, — этот пастух, как я уже вам докладывал, был влюблен в пастушку Торральбу, а была она девка дородная, строптивая и слегка похожая на мужчину, так как у нее росли усики, — как сейчас ее перед собой вижу.
— Да разве ты ее знал? — спросил Дон Кихот.
— Я-то ее не знал, — ответил Санчо, — но человек, который мне эту историю рассказывал, уверял, что все это — быль и чистая правда, и что когда я стану рассказывать ее кому-нибудь другому, то смело могу поклясться, что видел все своими глазами. Так вот, время шло да шло, а дьявол, который, как известно, не дремлет и всюду пакостит, подстроил так, что любовь пастуха к пастушке обратилась в лютую злобу и ненависть. Пастух до того ее невзлюбил, что решил покинуть деревню, чтобы только она ему на глаза не попадалась, и удалиться в такие края, где бы и духу ее не было. Пастух собрал своих коз и погнал их по полям Эстремадуры, направляясь в сторону португальского королевства. Узнав об этом, Торральба устремилась за ним следом и долго шла пешком, босая, с посохом в руках и с котомкой за плечами, а в котомке у нее, как говорят, был осколок зеркала, кусок гребня и баночка с какими-то притираниями. Ну, да не важно, что у нее там было, — все равно этого сейчас не проверить. Скажу только, что, пока она гналась за пастухом, он вместе со своим стадом подошел к реке Гвадиане, — а в ту пору было половодье, и река почти выступила из берегов, и в том месте, куда он пришел, не было ни лодки, ни плота, и некому было переправить ни его, ни стадо. Пастух сильно встревожился, так как знал, что Торральба, догнав его, примется одолевать его мольбами и слезами. Он стал поглядывать по сторонам и наконец завидел рыбака в такой маленькой лодочке, что поместиться в ней мог только один человек и одна коза. Делать, однако, было нечего: он окликнул рыбака и условился с ним, что тот переправит его и всех его триста коз. Рыбак сел в лодку и перевез одну козу, потом вернулся и перевез вторую, потом опять вернулся и перевез третью… Хорошенько считайте, ваша милость, сколько коз он перевез на другой берег, потому что, если вы хоть на одну ошибетесь, дальше я не смогу рассказывать, и история моя тут же кончится. Запомните это, сеньор. А теперь слушайте дальше. Противоположный берег был топкий и скользкий, так что переправа каждой козы требовала много времени. Рыбак все-таки перевез еще одну козу, потом еще одну и еще одну.