— Его ведут, сеньор, за то, что он был канарейкой, иначе говоря — певцом и музыкантом.
— Как так? — опять спросил Дон Кихот. — Неужели певцов и музыкантов тоже ссылают на галеры?
— Да, сеньор, — ответил каторжник, — ничего не может быть хуже, чем петь во время тревоги.
— Вот уж не думал этого, — возразил Дон Кихот. — Ведь говорится: кто поет, того беда не берет.
— А вот тут выходит иначе, — сказал каторжник, — кто раз запоет, тот потом всю жизнь будет плакать.
— Ничего не понимаю, — заявил Дон Кихот.
Но тут вмешался один из конвойных и сказал:
— Сеньор кабальеро, на языке этих нечестивцев петь во время тревоги означает признаться на пытке. Этого грешника подвергли пытке, и он признался в своем преступлении; он был угонщиком, то есть воровал всякую скотину. Его приговорили к шести годам галер да вдобавок всыпали двести ударов кнутом, — они уже на спине этого плута. Теперь его грызут раскаяние и стыд за свою слабость, а остальные мошенники презирают, поносят и притесняют его за то, что у молодчика не хватило духу вытерпеть пытку и до конца не сознаваться. Ибо, говорят они, в ДА столько же букв, сколько и в НЕ, и самое большое преимущество преступника в том, что его жизнь и смерть зависят не от свидетелей или улик, а от его собственного языка. По-моему, они рассуждают правильно.
— И я того же мнения, — ответил Дон Кихот.
Затем он подошел к третьему и задал ему тот же вопрос, что и двум первым. Тот с живостью и без стеснения ответил:
— Я отправляюсь на пять лет к сеньорам галерам из-за того, что у меня не было десяти дукатов.
— Да я с величайшей охотой дам двадцать, чтобы только выручить вас из беды, — вскричал Дон Кихот.
— Слишком поздно, сеньор, — ответил каторжник, — сейчас я похож на богатого купца, который оказался на корабле посреди моря; денег у него много, а он умирает с голоду, так как ему негде купить хлеба. Вот будь у меня раньше эти двадцать дукатов, что предлагает ваша милость, я бы подмазал ими стряпчего да освежил мозги защитника и теперь разгуливал бы на свободе, а не тащился бы по этой дороге, привязанный к цепи, словно борзая.
Затем Дон Кихот стал расспрашивать одного за другим всех остальных каторжников и от каждого услыхал подробный рассказ о том, за какое преступление попал он на галеры. Последний, к кому обратился наш рыцарь, был статный и красивый человек лет тридцати, немного косивший на один глаз. Скован он был иначе, чем остальные каторжники. Длинная цепь обвивала все его тело с головы до ног; на нем было два железных ошейника, один был прикован к общей цепи, а от другого, носившего название «стереги дружка», спускались к поясу два железных прута, прикрепленных к ручным кандалам; благодаря этому преступник не мог двигать ни руками, ни головой. Дон Кихот спросил, почему у этого человека такие тяжкие оковы. Конвойный ему ответил:
— А потому, что он один совершил больше преступлений, чем все остальные, вместе взятые; к тому же это такой отчаянный ловкач, что, несмотря на эти оковы, мы все же опасаемся, как бы он не удрал. Достаточно вам сказать, что это — знаменитый Хинес де Пасамонте, или, как его иначе называют, Хинесильо де Парапилья.
— Осторожнее, сеньор комиссар, — произнес каторжник, — перестаньте перебирать разные прозвища. Зовут меня Хинес, а вовсе не Хинесильо, и я из рода Пасамонте, а не Парапилья, как утверждает ваша милость. Вы бы лучше о своем роде подумали — много бы интересного открыли…
— Потише ты, сеньор разбойник, — ответил комиссар, — не то я заставлю тебя замолчать.
— Придет время, и все узнают, зовут ли меня Хинесильо де Парапилья.
— Да разве нет у тебя, мошенник, такого прозвища? — спросил надсмотрщик.
— Есть-то есть, — ответил Хинес, — но я никому не позволю так меня называть! Сеньор, — обратился он к Дон Кихоту, — если вы собираетесь что-нибудь нам дать, так давайте скорее и отправляйтесь своей дорогой. Надоели нам ваши расспросы о чужих делах; а если вам угодно узнать обо мне, так вот: я Хинес де Пасамонте, и вот этими самыми пальцами я написал свою историю!
— Это он правду говорит, — заметил комиссар. — Он действительно описал свою жизнь, да еще так, что лучше описать невозможно, только книга осталась в тюрьме, и под залог ее он получил двести реалов.
— Но я ее выкуплю, — сказал Хинес, — хотя бы пришлось заплатить двести дукатов.
— Что ж, разве она так хороша? — спросил Дон Кихот.
— Так хороша, — ответил Хинес, — что лучше «Ласарильо с Тормеса» и всех книг такого сорта, какие были или будут написаны[41]. Скажу только вашей милости, что все в ней правда; она такая увлекательная и забавная, что никакие выдумки с ней не сравнятся.
41
«Ласарильо с Тормеса» — повесть неизвестного автора, вышедшая в свет в 1554 году. Под видом незатейливого рассказа о похождениях маленького оборвыша Ласарильо в ней дается злая сатира на тогдашнюю испанскую жизнь.