«Простите, ради Бога, простите, говорилъ ему мальчикъ, впередъ и буду лучше смотрѣть за вашимъ стадомъ». При видѣ истязаемаго ребенка, Донъ-Кихотъ, воспламененный благороднымъ негодованіемъ, воскликнулъ: «недостойный рыцарь, прилично-ли нападать на человѣка, лишеннаго возможности обороняться! Не угодно-ли вамъ сѣсть на коня, взять въ руки копье (къ дереву, въ которому привязана была лошадь, приставлено было и копье), и я съумѣю доказать вамъ, что не благородно такъ дѣйствовать, какъ вы».
Крестьянинъ, увидя передъ собою привидѣніе, вооруженное съ ногъ до головы и приставившее къ груди его копье, униженно проговорилъ: «государь мой! этотъ мальчикъ стережетъ моихъ овецъ, но такъ небрежно, что въ ноемъ стадѣ оказывается ежедневная убыль, и теперь, когда я наказываю его за лѣность, или, быть можетъ, за его плутни, онъ говоритъ, будто я дѣлаю это, чтобы не доплатить ему жалованья. Клянусь Богомъ и моей душой, — онъ лжетъ».
— Ложь — въ моемъ присутствіи, несчастный вилланъ! воскликнулъ Донъ-Кихотъ: клянусь освѣщающимъ васъ солнцемъ, ты вынуждаешь меня проколоть тебя насквозь этимъ копьемъ. Сію минуту отвязать мальчика и заплатить, что ему слѣдуетъ, или, зову въ свидѣтели Бога, я уничтожу тебя въ этотъ мигъ.
Крестьянинъ, потупивъ голову, не говоря ни слова, отвязалъ несчастнаго мальчика, котораго Донъ-Кихотъ спросилъ, сколько долженъ ему хозяинъ?
«За девять мѣсяцевъ по семи реаловъ», отвѣчалъ мальчикъ. Герой нашъ, сосчитавъ, нашелъ. что это составитъ шестьдесятъ три реала, и велѣлъ крестьянину заплатить ихъ своему пастуху сію-же минуту, грозя ему, въ противномъ случаѣ, смертью. Крестьянинъ, дрожа отъ страха повторилъ, что онъ клялся (въ сущности онъ вовсе не клялся) и опять клянется, что не долженъ столько своему слугѣ, изъ жалованья котораго слѣдуетъ вычесть за три пары изорванныхъ башмаковъ и за два кровопусканія, сдѣланныя ему во время болѣзни.
— Пусть это идетъ въ счетъ за безвинно-нанесенные ему удары, сказалъ Донъ-Кихотъ; если онъ изорвалъ кожу башмаковъ твоихъ, то взамѣнъ ты изорвалъ его собственную кожу, и если ты пускалъ ему кровь, когда онъ нуждался въ этомъ, то теперь ты пустилъ ему ее безъ всякой нужды, и слѣдственно расквитался съ нимъ вполнѣ.
— На бѣду мою, отвѣчалъ крестьянинъ, при мнѣ нѣтъ денегъ, но пусть Андрей пойдетъ со мной, и я разочтусь съ нимъ до послѣдняго реала.
— Боже меня сохрани идти съ нимъ! закричалъ Андрей: если онъ останется со мною одинъ на одинъ, то, какъ съ святаго Варѳоломея сдеретъ съ меня живаго кожу.
— Нѣтъ, нѣтъ, онъ ничего не сдѣлаетъ тебѣ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, пусть только онъ дастъ мнѣ слово рыцаря, и я отвѣчаю за твое жалованье.
— Помилуйте, говорилъ мальчикъ, хозяинъ мой вовсе не рыцарь, а просто крестьянинъ Иванъ Гальдудо, по прозванію Богатый, живущій около Кинтанарры.
— Это ничего не значитъ, замѣтилъ Донъ-Кихотъ: Гальдуды могутъ быть такими-же рыцарями, какъ и всѣ другіе, потому-что насъ облагораживаютъ не имена, а наши дѣла; каждый изъ насъ сынъ своихъ дѣлъ.
— Правда, отвѣчалъ Андрей, но сыномъ какихъ-же дѣлъ можетъ считаться мой хозяинъ, не платящій мнѣ жалованья, заработаннаго мною въ потѣ лица?
— Другъ мой, возразилъ крестьянинъ, за что ты такъ чернишь меня? Клянусь всѣми рыцарскими орденами въ мірѣ, если ты пойдешь со иной, то я сполна заплачу тебѣ твое жалованье, еще съ процентами.
— Отъ процентовъ я тебя освобождаю, сказалъ Донъ-Кихотъ, заплати ему только что слѣдуетъ, больше я ничего не требую, но помни свое слово; иначе клянусь отыскать тебя гдѣ-бы ты ни былъ, и хотя-бы ты умѣлъ прятаться лучше стѣнной ящерицы, а дабы ты зналъ съ кѣмъ имѣешь дѣло, то услышь, что я безстрашный Донъ-Кихотъ Ламанчскій, бичъ зла и рушитель неправды. Помни-же свое слово, или я вспомню о своемъ. Сказавъ это, онъ пришпорилъ Россинанта и удалился съ мѣста расправы. Крестьянинъ проводилъ глазами удалявшагося рыцаря, и когда тотъ скрылся у него изъ виду, онъ опять принялся за своего пастуха.
— Пойдемъ, говорилъ онъ ему, пойдемъ со мною, чтобы я могъ заплатить тебѣ твое жалованье, какъ мнѣ велѣлъ этотъ рушитель неправды.
— Клянусь, отвѣчалъ Андрей, если вы не исполните всего, что вамъ велѣлъ этотъ великодушный рыцарь, которому да ниспошлетъ господь долгіе и счастливые дни за его мужество и справедливость, то я отыщу его, гдѣ-бы онъ ни былъ, и онъ расправится съ вами, какъ обѣщалъ.
— Очень хорошо, очень хорошо, сказалъ крестьянинъ, и чтобы показать на дѣлѣ, какъ я люблю тебя, я задолжаю тебѣ еще, чтобъ больше заплатить. Съ послѣднимъ словомъ, онъ схватилъ Андрея за руки, привязалъ къ прежнему дубу и билъ его до полусмерти, приговаривая: «зови, зови рушителя неправды; посмотримъ, придетъ-ли онъ разрушить вотъ эту, хотя она не сдѣлана и на половину: потому-что я, право, не знаю, почему не сдираю съ тебя живаго кожу. Теперь ступай, отыщи своего судью», сказалъ онъ, отвязавъ несчастнаго мальчика, «и пусть онъ приходитъ исполнять свой приговоръ».
Заливаясь слезами, Андрей повторялъ клятвы отыскать Донъ-Кихота, и грозилъ хозяину заставить это съ лихвой заплатить все недоданное имъ жалованье, но пока до этого онъ удалялся полуживой съ мѣста расправы, подъ громкій смѣхъ своего хозяина. Такимъ-то образомъ славный Донъ-Кихотъ пресѣкъ уже одно зло на землѣ.
Между тѣхъ, восхищенный блестящимъ дебютомъ своимъ на поприщѣ рыцарскихъ подвиговъ, Донъ-Кихотъ ѣхалъ дальше, говоря въ полголоса: «ты можешь признать себя счастливѣйшей смертной, красавица изъ красавицъ, несравненная Дульцинея Тобозская, считая безъотвѣтнымъ рабомъ своимъ такого мужественнаго рыцаря, какъ Донъ-Кихотъ Ламанчскій, который, какъ извѣстно всему міру, посвященъ въ рыцари только вчера, и между тѣмъ успѣлъ уже пресѣчь величайшее зло, порожденное жестокостью и алчностью, вырвавъ изъ рукъ неумолимаго палача плеть, которой онъ раздиралъ тѣло несчастнаго мальчика». Говоря это, онъ подъѣхалъ къ перекрестку, соединявшему четыре дороги, и ему тотчасъ пришло на память, что странствующіе рыцари останавливались на подобныхъ мѣстахъ, обдумывая, по какой дорогѣ слѣдовать имъ. Желая ни въ чемъ не отставать отъ своихъ образцевъ, Донъ-Кихотъ также остановился, но по зрѣломъ обсужденіи опустилъ узду, и Россинантъ, чувствуя себя свободнымъ, послѣдовавъ природному инстинкту, пустившись по дорогѣ къ своей конюшнѣ. Проѣхавъ около двухъ миль, герой нашъ замѣтилъ вдалекѣ какихъ-то всадниковъ, сопровождаемыхъ нѣсколькими слугами; четверо изъ нихъ ѣхали верхомъ, а трое другихъ шли пешкомъ. Это были, какъ оказалось въ послѣдствіи, толедскіе купцы, отправлявшіеся въ Мурцію закупать шелкъ. Донъ-Кихотъ не успѣлъ замѣтить этихъ, по его мнѣнію странствующихъ рыцарей, какъ ужь у него явилась мысль устроить одинъ изъ тѣхъ поединковъ, о которыхъ онъ узналъ изъ своихъ книгъ, и о которыхъ давно уже помышлялъ. Гордо выпрямившись на стременахъ, онъ сжалъ копье, прикрылся щитомъ, выѣхалъ за средину дороги — ожидать тамъ путешественниковъ, и съ разстоянія, на которомъ они едва могли видѣть и слышать его, гордо закричалъ имъ: «да не надѣется никто изъ васъ ступить чрезъ это мѣсто, если не признаетъ, что нѣтъ на земномъ шарѣ красавицы, подобной императрицѣ Ламанчской, несравненной Дульцинеѣ Тобозской!» Купцы въ недоумѣніи остановились, желая разглядѣть кричавшаго имъ оригинала, и вскорѣ по фигурѣ и словамъ его догадались съ кѣмъ имѣютъ дѣло. Желая узнать, однако, къ чему приведетъ требуемое отъ нихъ признаніе, одинъ изъ нихъ, лукавый насмѣшникъ, отвѣчалъ: «благородный рыцарь, мы не знаемъ красавицы, о которой вы говорите; покажите намъ ее, и если красота ея такъ ослѣпительна, какъ вы утверждаете, то мы согласимся съ вами безъ малѣйшихъ возраженій».