Монахи придержали муловъ, и изумленные столько же словами, какъ и фигурой Донъ-Кихота, отвѣчали ему: «благородный рыцарь, мы не жильцы подземнаго міра и ни порожденье сатаны, а бенедиктинскіе монахи, мирно отправляющіеся по своей дорогѣ; не зная, не вѣдая о томъ, увозятъ-ли кого нибудь въ этой каретѣ, или нѣтъ.»
«Меня не провести словами; я знаю васъ, жалкая сволочь», отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, и не долго думая, такъ яростно кинулся съ копьемъ своимъ на одного изъ монаховъ, что еслибъ послѣдній не догадался быстро соскочить съ мула, то былъ-бы тяжело раненъ, или даже убитъ. Видя это, товарищъ его пришпорилъ мула и быстрѣе вѣтра помчался въ сторону. Въ туже минуту Санчо, поспѣшно соскочивъ съ осла, кинулся на распростертаго на землѣ монаха и принялся обирать его. Подоспѣвшіе на помощь слуги бенедиктинцевъ спросили Санчо, съ какой стати онъ обираетъ монаха? «А съ такой, что я пользуюсь плодами побѣды, одержанной моимъ господиномъ», отвѣчалъ оруженосецъ. Не удовольствовавшись этимъ отвѣтомъ, и видя, что Донъ-Кихотъ поскакалъ къ каретѣ, прислуга монаховъ кинулась на Санчо, повалила его на землю и избила до полусмерти. Между тѣмъ монахъ, не теряя времени, вскочилъ на мула и дрожа отъ страха, поспѣшилъ присоединиться къ своему товарищу, отъѣхавшему довольно далеко, и оттуда наблюдавшему за ходомъ описываемаго здѣсь приключенія. Увидя себя вмѣстѣ, монахи продолжали свой путь, безпрерывно открещиваясь, какъ будто сатана слѣдовалъ по пятамъ ихъ.
Донъ-Кихотъ этимъ временемъ ораторствовалъ у дверецъ кареты бискайской дамы. «Прекрасная дама», сказалъ онъ ей, «вы свободны и можете располагать собою по своеѵу произволу, потому что безстрашная рука моя наказала дерзость вашихъ похитителей. Но дабы вы знали, кому обязаны своимъ спасеніемъ, то объявляю, что я странствующій рыцарь Донъ-Кихоть Ламанчскій, плѣнникъ несравненной Дульцинеи Тобозской. Въ благодарность за оказанную мною услугу, я прошу васъ только отправиться въ Тобозо, посѣтить отъ моего имени мою даму, и сказать ей. все, что я для васъ сдѣлалъ». Одинъ бискаецъ, находившійся въ свитѣ этой путешественницы, раздосадованный тѣмъ, что герой нашъ задерживалъ карету и не хотѣлъ пускать ее иначе, какъ подъ условіемъ заѣхать въ Тобозо, приблизился къ нему и, схвативъ его копье, сказалъ ему ломаннымъ кастильскимъ, или еще хуже бискайскимъ языкомъ: «убирайся къ чорту, рыцарь, или клянусь создавшимъ меня Богомъ, я убью тебя, это такъ-же вѣрно, какъ то, что я бискаецъ».
Донъ-Кихоть, понявшій бискайца, хладнокровно отвѣтилъ ему: «безумецъ! если-бы ты былъ рыцарь, то я ужь наказалъ бы твою дерзость.»
— Я, я не рыцарь! воскликнулъ бискаецъ. Клянусь, ни одинъ христіанинъ не произносилъ еще такой лжи. Если, бросивъ копье, ты обнажишь мечъ свой, то скорѣе самъ полетишь въ воду, чѣмъ сбросишь въ нее кошку [4].
— Увидимъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, и, кинувъ копье, онъ обнажилъ мечъ, прикрылся щитомъ и устремился на своего противника, сгарая нетерпѣніемъ поразить его.
Бискаецъ хотѣлъ было спрыгнуть съ своего наемнаго, неповоротливаго мула, на котораго трудно было разсчитывать во время битвы, но у него едва хватило времени обнажить мечъ; и еще счастіе его, что, находясь вблизи кареты, онъ могъ выхватить оттуда подушку, замѣнившую ему щитъ. Всѣ присутствовавшіе при этой сценѣ, видя двухъ вооруженныхъ бойцовъ, готовыхъ, какъ смертные враги, напасть одинъ на другаго, пытались было разнять ихъ, но напрасно, потому что бискаецъ грозилъ убить всякаго кто рѣшится остановить его. Испуганная этой угрозой дама, видѣвшая въ каретѣ, велѣла кучеру отъѣхать на нѣкоторое разстояніе, и издали смотрѣла на битву бискайца съ Донъ-Кихотомъ.
Приблизясь къ своему противнику, бискаецъ такъ сильно ударилъ его по плечу, что еслибъ мечъ не наткнулся на щитъ, то онъ насквозь прокололъ бы Донъ-Кихота.
«Владычица моего сердца», воскликнулъ Донъ-Кихотъ, почувствовавъ ударъ, показавшійся ему паденіемъ горы, «цвѣтъ красоты, Дульцинея! Помогите вашему рыцарю, который, повинуясь вамъ, находится въ такой опасности». Вымолвитъ эти слова, стиснуть мечъ, прикрыться щитомъ и обрушиться на врага — было дѣломъ одной секунды. Бискаецъ, видя стремительность Донъ-Кихота, прикрытый подушкой, твердо ожидалъ удара, не двигаясь ни назадъ, ни впередъ, такъ какъ измученный, усталый и непріученный къ боевымъ маневрамъ мулъ его стоялъ, какъ вкопанный на мѣстѣ. Итакъ мы видимъ Донъ-Кихота, устремленнаго съ обнаженнымъ мечомъ на своего противника, готовясь разрубить его на двое и бискайца, готоваго, въ свою очередь, подъ прикрытіемъ подушки, отразить грозящій ему ударъ. Всѣ окружающіе ихъ, перепуганные этимъ неожиданнымъ зрѣлищемъ, съ безпокойствомъ ожидаютъ развязки боя; а дама въ каретѣ съ своими прислужницами возноситъ молитвы ко всѣмъ святымъ рая и обѣщаетъ раздать тысячи свѣчей по костеламъ Испаніи, лишь бы только Господь не отступился отъ ея оруженосца въ эту ужасную минуту. На этомъ интересномъ мѣстѣ, историкъ прерываетъ свое повѣствованіе, ничего не говоря, чѣмъ и какъ окончился этотъ грозный поединокъ, — и оправдывая себя тѣмъѵ что онъ ничего больше не могъ узнать о дальнѣйшихъ подвигахъ Донъ-Кихота. Но тотъ, которому суждено было продолжать эту въ высшей степени любопытную исторію, никакъ не могъ примириться съ мыслью, чтобы память о Донъ-Кихотѣ потонула въ Летѣ, и чтобы лучшіе умы Ламанча такъ мало радѣли о своей славѣ, что не позаботились даже сохранить въ своихъ архивахъ рукописей, относящихся къ похожденіямъ ихъ славнаго рыцаря. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ не отчаявался отыскать когда нибудь конецъ этой исторіи, и благодаря Бога нашелъ ее, какъ о томъ будетъ разсказано въ слѣдующей главѣ.
Глава IX
Мы оставили славнаго Донъ-Кихота и мужественнаго бискайца съ поднятыми и обнаженными мечами, готовыхъ поразить другъ друга такими ударами, что они пронзили бы насквозь и какъ гранату перерѣвали бы на двое разъяренныхъ противниковъ, еслибъ безпрепятственно обрушились на нихъ. Но на этомъ мѣстѣ, прерывается, какъ мы уже сказали, исторіи дѣяній нашего рыцаря, и историкъ ничего не говоритъ, что случилось потомъ. Это крайне огорчило меня, и удовольствіе, испытанное при чтеніи прекрасной книги уступило мѣсто досадѣ, когда я подумалъ, какъ мало могъ я разсчитывать, чтобы мнѣ удалось отыскать продолженіе этого замѣчательнаго разсказа. Мнѣ казалось однако невозможнымъ, чтобы такой славный рыцарь, какъ Донъ-Кихотъ, не нашелъ мудреца, который повѣдалъ-бы міру о его неслыханныхъ дѣлахъ; я не могъ вѣрить, чтобы онъ оказался лишеннымъ той чести, которой удостоились Платиръ и ему подобные странствующіе рыцари, имѣвшіе по одному и даже по два историка, оставившихъ намъ сказанія не только о подвигахъ и дѣяніяхъ этихъ рыцарей, но даже о самыхъ сокровенныхъ помыслахъ ихъ, не стоющихъ, по видимому, никакого вниманія. Повторяю, я не могъ примириться съ мыслію, что эта чудесная исторія осталась не доконченной, и одно только всесокрушающее время, думалъ я, могло уничтожить или погрести ее въ пыли какого нибудь архива. Съ другой стороны, я говорилъ себѣ, если въ числѣ книгъ нашлись такія не старыя сочиненія, какъ генаресскія нимфы, или лекарство отъ ревности, то ясно, что исторія его принадлежитъ не къ запамятнымъ временамъ, и что если она даже не написана, то, во всякомъ случаѣ, должна бы жить еще въ памяти людей его околодка. Мысль эта не давала мнѣ покоя. Я томился желаніемъ узнать дальнѣйшія похожденія нашего безсмертнаго испанца Донъ-Кихота, этого ослѣпительнаго свѣтила ламанчскаго, этого дивнаго мужа, который, въ жалкій нашъ вѣкъ, рѣшился воскресить странствующее рыцарство, посвятить жизнь свою преслѣдованію зла, защитѣ вдовъ и покровительству несчастныхъ дѣвъ, странствовавшихъ, на своихъ коняхъ, съ хлыстомъ въ рукѣ и съ тяжестью всего своего цѣломудрія на плечахъ, до горамъ и доламъ, такъ беззаботно, что если даже онѣ избавлялись отъ преступныхъ покушеній какого-нибудь безмѣрнаго великана или невѣжи рыцаря то послѣ восьмидесятилѣтнихъ странствованій по бѣлому свѣту, впродолженіи которыхъ умудрялись ни разу не ночевать подъ кровлей своего дома, онѣ сходили во гробъ столь-же невинными, какъ и ихъ матери. Какъ въ этомъ, такъ и во многихъ другихъ отношеніяхъ рыцарь Донъ-Кихотъ достоинъ вѣковѣчныхъ похвалъ, часть ихъ должна бы принадлежать и мнѣ за тѣ неусыпныя старанія, которыя я прилагалъ къ отысканію и изданію въ свѣтъ конца этой исторіи. Конечно, еслибъ не счастливый случай, всѣ мои старанія не послужили-бы ни къ чему, и мы лишились бы того удовольствія, которое можемъ испытывать часа два, употребленные на прочтеніе этойг иииги. Гуляя однажды, по алканской улицѣ, въ Толедо, я увидѣлъ мальчика, продававшаго старыя рукописи и шолковые лохмотья. Такъ какъ я съ малолѣтства страшно любилъ читать все, даже валявшіяся на улицѣ бумажки, поэтому, слѣдуя своему природному влеченію, я взялъ изъ рукъ мальчика одну тетрадь, оказавшуюся арабской рукописью. Не зная арабскаго языка, я оглянулся вокругъ себя, въ надеждѣ увидѣть гдѣ нибудь объиспанившагося мориска, который бы могъ прочесть и перевести мнѣ эту рукопись. За переводчикомъ дѣло не стало въ такомъ городѣ, гдѣ можно найти знатоковъ не только арабскаго, но и другаго, болѣе святаго и древняго языка. Объяснивъ мориску въ чемъ дѣло, я передахъ ему тетрадь, и не успѣлъ онъ прочесть нѣсколькихъ строкъ, какъ принялся громко хохотать. На вопросъ мой, чему онъ смѣется? онъ отвѣчалъ, что его разсмѣшила одна выноска на поляхъ этой рукописи. Я попросилъ перевести ее, и онъ, продолжая смѣяться, прочелъ слѣдующее: эта, такъ часто упоминаемая здѣсь Дульцинея Тобозская была, какъ говорятъ, извѣстной во всемъ Ламанчѣ мастерицей солить поросятъ. Услышавъ имя Дульцинеи, я онѣмѣлъ отъ удивленія; мнѣ тотчасъ же вообразилось, что рукопись эта ничто иное, какъ исторія Донъ-Кихота. Я попросилъ мориска прочесть заглавіе тетради, и оказалось, что это дѣйствительно исторія Донъ-Кихота Ламанчскаго, написанная арабскимъ историкомъ Сидъ Гамедомъ Бененгели. Какъ описать восторгъ мой при этомъ извѣстіи? Съ трудомъ скрывая его, я вырвалъ рукопись изъ рукъ мальчика и купилъ у него за полъ-реаха всѣ его тетради. Конечно, еслибъ онъ могъ угадать какъ мнѣ нужны онѣ, то могъ бы смѣло накинуть на проданный имъ товаръ съ полдюжины реаловъ лишку. Отведя въ сторону мориска, и оставшись съ нимъ за стѣною городскаго собора, я просилъ его перевести мнѣ на испанскій языкъ пріобрѣтенныя иною рукописи, или по крайней мѣрѣ тѣ изъ нихъ, которыя содержатъ въ себѣ исторію Донъ-Кихота, ничего не выбрасывая изъ нихъ и не прибавляя, предлагая ему заплатить впередъ, сколько онъ потребуетъ. Онъ удовольствовался пудомъ съ небольшимъ изюму и четырьмя четверками пшеницы, обѣщая мнѣ скоро и точно перевести всѣ эти рукописи. Чтобы не выпустить какъ-нибудь изъ рукъ такого прекраснаго случая и вмѣстѣ ускорить дѣло, я привелъ мориска къ себѣ на квартиру, гдѣ онъ въ шесть недѣль окончилъ весь переводъ, совершенно въ томъ видѣ, въ какомъ онъ теперь появляется въ свѣтъ.
4
Во времена Сервантеса, въ Испаніи существовала игра, въ которой нѣсколько человѣкъ, становясь на берегу рѣки, старались загнать въ нее кошку.