Въ первой тетради нарисована была битва Донъ-Кихота съ бискайцемъ; оба въ томъ положеніи, въ какомъ мы ихъ оставили, съ занесенными другъ на друга мечами; одинъ, прикрытый своимъ грознымъ щитомъ, другой — подушкой. У ногъ бискайца, мулъ котораго такъ поразительно былъ изображенъ, что его издали можно было принять за наемнаго, написано было — донъ Санчо Азпельтіо; у ногъ Россинанта написано было: Донъ-Кихотъ. Россинантъ былъ мастерски нарисованъ: такой длинный, длинный и тощій, съ такой выдающейся шеей и чахоточной мордой, что онъ вполнѣ оправдывалъ свое названіе. Возлѣ него нарисованъ былъ Санчо, держа за узду своего осла; у ногъ его также красовалась надпись Санчо Занкасъ. Прозвище это, какъ кажется, судя по картинѣ, происходило отъ его брюшка, роста и косолапыхъ ногъ; поэтому должно быть историкъ и называетъ его безразлично то Санчо, то Занкасъ. Можно было бы упомянуть еще о нѣкоторыхъ мелочахъ, но такъ какъ онѣ сами по себѣ незначительны и исторія наша нисколько не выиграла бы отъ нихъ въ своей правдивости, — говорю въ своей правдивости, потому что нѣтъ исторіи, о которой можно было бы сказать что она дурна, если только она истинна, — поэтому я и опускаю ихъ безъ вниманія. Исторію же Донъ-Кихота, если и можно было бы заподозрить по чему нибудь во лжи, то развѣ потому только, что она написана арабомъ, а арабы, какъ извѣстно, не особые поклонники правды. Но съ другой стороны, изъ ненависти къ намъ, арабскій историкъ, во многихъ случаяхъ, готовъ былъ бы скорѣе недоговорить, чѣмъ перелить черезъ край; таково, по крайней мѣрѣ, мое мнѣніе. И дѣйствительно онъ говоритъ удивительно сжато, или даже молчитъ вездѣ, гдѣ, по моему мнѣнію, ему слѣдовало особенно распространиться о подвигахъ Лананчскаго рыцаря;.— уловка недостойная историка, обязаннаго быть безпристрастнымъ и правдивымъ, ни на минуту не жертвуя исторической истиной страху, привязанности, корысти и враждѣ; исторія, это мать истины, хранилище всѣхъ дѣйствій человѣка; она приподымаетъ предъ нами завѣсу съ прошлаго, полнаго великихъ примѣровъ для настоящаго и поученій для будущаго. Все это, читатель, найдешь ты въ предлагаемой иною исторіи, и если чего не окажется въ ней, то отвѣтственность за то должна пасть на автора, а не на переводчика. Оговорившись такимъ образомъ, приступимъ къ изложенію дальнѣйшей исторіи Донъ-Кихота, начинающейся такъ: при взглядѣ на мужественныя и рѣшительныя позы двухъ гордыхъ бойцовъ, стоявшихъ съ занесенными другъ на друга мечами, можно было думать, что они грозятъ аду, небесамъ и землѣ. Бискаецъ ударилъ первый и притомъ съ такою силою и озлобленіемъ, что еслибъ оружіе не поскользнуло въ его рукѣ, то этотъ ударъ положилъ бы конецъ битвѣ и дальнѣйшимъ похожденіямъ нашего героя. Но судьба, хранившая его для новыхъ подвиговъ, перевернула мечъ въ рукѣ бискайца такъ, что обрушившись на лѣвое плечо противника, ударъ обезоружилъ его только съ этой стороны, отсѣкши часть шлема и половину его уха. Кто могъ, великій Боже! описать бѣшенство Донъ-Кихота, въ минуту почувствованнаго имъ удара! Выпрямившись на стременахъ и стиснувъ обѣими руками мечъ, онъ нанесъ имъ такой страшный ударъ по головѣ противника, что у несчастнаго, не смотря на защиту подушки, кровь брызнула изъ носу, ушей и рта, и онъ непремѣнно повалился бъ на землю, еслибъ, въ минуту удара, не ухватился со всей силой за шею своего мула; вскорѣ, однако, руки его повисли на воздухѣ, ноги потеряли стремена, и испуганный мулъ, не чувствуя болѣе узды, стремглавъ кинулся въ сторону, сбросивъ съ себя всадника, какъ снопъ, повалившагося на землю.
Увидѣвъ своего врага, распростертымъ на землѣ, Донъ-Кихоть, быстро соскочивъ съ лошади, приставилъ къ глазамъ его остріе меча, повелѣвая ему сдаться, подъ угрозою смерти. Бискаецъ не въ силахъ былъ проговорить ни слова, и озлобленный противникъ не пощадилъ бы его, еслибъ дама въ каретѣ, издали ожидавшая развязки нежданнаго боя, полумертвая отъ страха, не поспѣшила къ рыцарю съ мольбою пощадить ея оруженосца. «Щажу его, прекрасная дама», отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, «но только съ условіемъ, чтобы онъ далъ мнѣ слово отправиться въ Тобозо, представиться тамъ отъ моего имени несравненной Дульцинеѣ и повергнуть себя въ ея распоряженіе».
Ничего не понимая, не зная и не спрашивая, что за существо эта несравненная Дульцинея, дама, ни мало не колеблясь, согласилась на всѣ условія, предложенныя ей рыцаремъ.
«Пусть же живетъ онъ, покоясь на вашемъ словѣ«, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ, указывая на бискайца, «пусть будетъ обязанъ вамъ тою милостью, которой онъ недостоинъ былъ за свою надменность».
Глава X
Санчо, хотя порядкомъ измятый невѣжливыми слугами бенедиктинцевъ, успѣлъ однако подняться на ноги и, внимательно слѣдя за ходомъ описанной нами битвы, молилъ Творца даровать побѣду его господину, который, по мнѣнію Санчо, могъ въ этой битвѣ завоевать островъ и подарить его своему оруженосцу. Видя поединокъ оконченнымъ и Донъ-Кихота, готоваго сѣсть на коня, онъ поспѣшилъ поддержать рыцарю стремя, и кинувшись предъ нимъ на колѣни, цалуя его руки, говорилъ ему: «удостойте, ваша милость, подарить мнѣ островъ, завоеванный вами въ этой ужасной битвѣ, потону что, какъ бы онъ ни былъ великъ, я чувствую себя въ силахъ управлять имъ, не хуже любого губернатора».
— Другъ мой, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; настоящее приключеніе не изъ тѣхъ, въ которыхъ завоевываются острова; это одна изъ очень обыкновенныхъ встрѣчъ на большихъ дорогахъ, отъ которыхъ нельзя ждать другихъ выгодъ, кронѣ возможности сломать шею, или лишиться уха. Но не унывай; мнѣ предстоитъ еще не мало случаевъ подарить тебѣ не только островъ, но даже что нибудь лучшее.
Санчо, разсыпаясь передъ рыцаремъ въ благодарностяхъ, поцаловалъ руки и край его латъ, помогъ ему сѣсть на коня, и самъ, взобравшись на своего осла, послѣдовалъ за Донъ-Кихотонъ, помчавшимся въ близлежавшій лѣсъ, не простясь съ дамой, сидѣвшей въ каретѣ. Санчо скакалъ во всю прыть своего осла, но Россинантъ мчался такъ быстро, что оруженосецъ нашъ принужденъ былъ наконецъ закричать Донъ-Кихоту, прося его остановиться. Рыцарь придержалъ коня, и Санчо, догнавъ своего господина, сказалъ ему: «я думаю, что намъ не мѣшало бы скрыться на время въ какой нибудь церкви, потому что побѣжденному противнику нашему приходится больно круто; извѣстіе о немъ можетъ дойти до святой германдады, и святое судилище потребуетъ насъ, пожалуй, къ отвѣту; а разъ очутившись въ его рукахъ, намъ придется пообождать, пока насъ выпустятъ на волю».