— О, цвѣтъ странствующихъ рыцарей, лучезарное свѣтило воиновъ, гордость и слава народа испанскаго! да соблаговолитъ Господь, дабы лицо и лица, задумавшія воспрепятствовать твоему третьему выѣзду, сами не нашли выхода изъ лабиринта своихъ желаній и никогда не насладились тѣмъ, чего они наиболѣе желаютъ. Обратясь, затѣмъ, въ экономкѣ, онъ сказалъ ей: вы можете обойтись теперь безъ молитвы святой Аполины, ибо я узналъ, что, по неизмѣнной волѣ небесъ, рыцарь Донъ-Кихотъ долженъ привести въ исполненіе свои высокія намѣренія. Тяжелымъ камнемъ обременилъ бы и мою совѣсть, если-бы не напомнилъ ему необходимости прекратить эту бездѣйственную жизнь и вновь явить міру силу его безстрашной руки и безконечную благость его непоколебимой души. Да не лишаетъ онъ долѣе своимъ бездѣйствіемъ послѣдней надежды несчастныхъ, гонимыхъ и сирыхъ; да не лишаетъ помощи дѣвушекъ, вдовъ и замужнихъ женщинъ. да не лишаетъ онъ всѣхъ насъ — благъ, проливаемыхъ странствующимъ рыцарствомъ. Отправляйтесь же, славный рыцарь Донъ-Кихотъ! чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше; и если вашимъ благороднымъ порывамъ представится какая-нибудь задержка, то помните, что здѣсь есть человѣкъ готовый служить вамъ жизнью и своимъ достояніемъ, и считавшій бы себя счастливѣйшимъ смертнымъ, еслибъ могъ быть вашимъ оруженосцемъ.
Услышавъ это, Донъ-Кихотъ сказалъ Санчо: «Не говорилъ ли я тебѣ, Санчо, что мнѣ не трудно найти оруженосца? Видишь ли ты, кто соглашается быть имъ? никто иной, какъ бакалавръ Самсонъ Караско, радость и неистощимый увеселитель университетскихъ галерей Саламанки, умный, ловкій, искусный, тихій, осторожный, терпѣливо переносящій голодъ и жажду, холодъ и жаръ, словомъ, обладающій всѣми достоинствами, необходимыми оруженосцу странствующаго рыцари. Но прогнѣвлю ли я Бога, разбивъ хранилище науки, низвергнувъ столбъ письменности и вырвавъ пальму изящныхъ искуствъ изъ личной моей выгоды? Нѣтъ, пусть новый Самсонъ остается въ своей отчизнѣ и, украшая ее, пусть украшаетъ сѣдины своего престарѣлаго отца. Я же удовольствуюсь первымъ попавшимся мнѣ подъ руку оруженосцемъ, потому что Санчо не хочетъ быть имъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, хочу, воскликнулъ Санчо, съ глазами, полными слезъ; пусть не скажутъ обо мнѣ, что я заплатилъ неблагодарностью моему господину за его хлѣбъ. Слава Богу, ни я, ни дѣдъ, ни отецъ мой не славились этимъ порокомъ, это скажетъ вся наша деревня. Къ тому же, я вижу изъ вашихъ дѣйствій и словъ, что вы желаете мнѣ добра, и если я просилъ васъ назначить мнѣ жалованье, то сдѣлалъ это единственно въ угоду моей женѣ, которая если вобьетъ себѣ что въ голову, то станетъ высасывать изъ васъ всѣ соки, пока не настоитъ на своемъ. — Но женщина пусть останется женщиной, а мужчина долженъ быть мужчиной, и я хочу быть имъ въ моемъ домѣ, какъ и вездѣ, не смотря ни на кого и ни на что. Приготовьте же, господинъ мой, ваше завѣщаніе, и затѣмъ безъ замедленія двинемся въ путь, не тяготя болѣе совѣсти господина бакалавра, которая заставляетъ его, какъ говоритъ онъ, торопить вашу милость пуститься въ третій разъ странствовать по бѣлому свѣту. Я же предлагаю вамъ мои услуги въ качествѣ оруженосца, и обѣщаю служить ревностно, честно и никакъ не хуже, если только не лучше всѣхъ бывшихъ и будущихъ оруженосцевъ странствующихъ рыцарей.
Бакалавръ, услышавъ рѣчь Санчо, чуть не остолбенѣлъ отъ удивленія; хотя онъ и прочелъ первую часть исторіи Донъ-Кихота, онъ, однако, не воображалъ, чтобы оруженосецъ нашъ былъ такъ же милъ въ дѣйствительности, какъ въ книгѣ. Послѣдняя рѣчь Санчо убѣдила его въ этой истинѣ, и онъ сталъ глядѣть на него, какъ на славнѣйшаго безумца своего вѣка. Онъ даже пробормоталъ себѣ подъ носъ, что міръ не видѣлъ еще сумазбродовъ, подобныхъ знакомому намъ рыцарю и его оруженосцу.
Дѣло кончилось тѣмъ, что Санчо и Донъ-Кихотъ обнялись и разстались искренними друзьями, готовясь, согласно совѣту ставшаго ихъ оракуломъ Караско, выѣхать чрезъ три дни. Этимъ временемъ можно было запастись всѣмъ необходимымъ къ отъѣзду и достать щитъ съ забраломъ, который Донъ-Кихотъ хотѣлъ имѣть во что бы то ни стало, и который Караско обѣщалъ достать ему у одного изъ своихъ друзей.
Какъ описать проклятія, которыми осыпали бакалавра племянница и экономка? Онѣ рвали на себѣ волосы, царапали лицо, и рыдали, подобно наемнымъ плакуньямъ на похоронахъ, такъ безнадежно, какъ будто Донъ-Кихотъ отправлялся не на поискъ приключеній, а на поискъ свой могилы. Затаенная мысль, побудившая Караско уговорить Донъ-Кихота пуститься въ третье странствованіе и одобренная священникомъ и цирюльникомъ, съ которыми бакалавръ предварительно посовѣтовался, скажется впослѣдствіи.