— Когда страдаетъ голова, съ ней страдаетъ все тѣло, замѣтилъ Донъ-Кихотъ. Я, господинъ твой. Голова тоuо тѣла, часть котораго составляешь ты, мой слуга; поэтому претерпѣваемое мною страданіе должно отразиться на тебѣ, какъ твое на мнѣ.
— Оно то должно быть такъ, но только когда меня, несчастный членъ какого то тѣла, подкидывали на одѣялѣ, голова моя прогуливалась тогда за стѣнами двора, глядя на мои воздушныя путешествія, и не ощущая при этомъ ни малѣйшей боли. Между тѣмъ, я думаю, что если члены извѣстнаго тѣла должны страдать при страданіи головы, то и голова, въ свою очередь, должна была бы страдать при всякомъ страданіи частей ея тѣла.
— Неужели-же ты думаешь, Санчо, что я смотрѣлъ хладнокровно, какъ тебя подкидывали на одѣялѣ? Не думай и не говори этого, мой другъ; будь увѣренъ, что я страдалъ въ эту минуту больше тебя. Но потолкуемъ объ этомъ когда-нибудь на свободѣ. Теперь, Санчо, скажи мнѣ откровенно, что говорятъ обо мнѣ наши крестьяне, дворяне, рыцари? Что думаютъ они о моихъ подвигахъ, о моемъ самоотверженіи, о моемъ намѣреніи воскресить странствующее рыцарство. Разскажи подробно все, что слышалъ ты обо мнѣ, не пріукрашивая, не добавляя и ничего не убавляя, помня, что вѣрный слуга долженъ говорить своему господину всегда и вездѣ голую правду; и знай, мой другъ, что еслибъ обнаженная истина всечасно возставала предъ сильными міра сего, то мы жили бы въ золотомъ вѣкѣ, называемомъ и безъ того золотымъ, по сравненію его съ вѣками минувшими. Помни это, Санчо, и отвѣчай прямо на мои вопросы.
— Извольте, но только не сердитесь когда я вамъ скажу, безъ всякихъ украшеній все, что я слышалъ о васъ.
— Говори откровенно, и я не думаю сердиться на тебя.
— Такъ скажу я вамъ по правдѣ: всѣ говорятъ, что вы рехнулись, да и я вмѣстѣ съ вами. Дворяне говорятъ, будто вы не имѣли права прибавлять къ вашей фамиліи донъ и называть себя рыцаремъ, владѣя всего на всего четырьмя виноградными деревьями и нѣсколькими десятинами земли съ рвомъ спереди и позади; рыцари очень недовольны, что въ нимъ присталъ простой гидальго, особенно тѣ изъ нихъ, которые не только въ рыцари, да не годятся и въ оруженосцы, которые чистятъ сажей сбрую и заштопываютъ чернымъ шолкомъ свои зеленые носки.
— Это меня не касается. Я всегда прилично одѣтъ и никогда не ношу платья съ заплатами; съ дырами, быть можетъ, но только съ дырами, сдѣланными оружіемъ, а не временемъ.
— На счетъ же вашего мужества, благородства и вашихъ подвиговъ, мнѣнія розны: одни говорятъ, что вы довольно забавный полуумный; другіе — что вы храбры, но безтолковы; третьи — что вы благородный сумазбродъ; всѣ же, вообще, такъ хорошо честятъ васъ, какъ лучше и придумать нельзя, еслибъ даже захотѣть.
— Санчо, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, чѣмъ возвышеннѣе наши достоинства, тѣмъ сильнѣе злословятъ ихъ; ты это ясно видишь теперь. Многіе ли изъ великихъ историческихъ лицъ не были оклеветаны? Юлій Цезарь, этотъ славный полководецъ прослылъ за эгоиста, неряху и развратника. Великаго Александра обвиняли въ пьянствѣ. Проводившій жизнь свою въ баснословныхъ подвигахъ Геркулесъ прослылъ человѣкомъ изнѣженнымъ и сладострастнымъ. О братѣ Амадиса донъ-Галаорѣ говорили, что онъ безпокоенъ и неуживчивъ, а о самомъ Амадисѣ, будто онъ плакса, не хуже любой женщины. Поэтому, бѣдный мой Санчо, я нисколько не огорченъ всѣми этими слухами, утѣшая себя тѣмъ, что несправедливость людей была удѣломъ многихъ великихъ мужей, ставшихъ удивленіемъ міра.
— Но позвольте, на срединѣ дороги не останавливаются; замѣтилъ Санчо.
— Что же еще? спросилъ Донъ-Кихотъ.
— А то, отвѣчалъ Санчо, что, до сихъ поръ, я подчивалъ васъ медомъ, если же вы хотите звать побольше, то я приведу сюда одного человѣка, который доскажетъ вамъ остальное. Сынъ Варѳоломея Караско, Самсонъ, пріѣхалъ вчера вечеромъ изъ Саламанки, гдѣ онъ получилъ званіе бакалавра; узнавши о его пріѣздѣ, я отправился поболтать съ нимъ, и узналъ отъ него, что въ Италіи отпечатана книга, которая называется: славный и многоумный рыцарь Донъ-Кихотъ Ламанчскій. Въ этой книгѣ говорится только о васъ и обо мнѣ; и если вѣрить Караско, такъ я выставленъ въ ней за показъ всему міру подъ моимъ настоящимъ именемъ Санчо Паесо. Въ книгу эту всунута и госпожа Дульцинея Тобозская и многое другое, происшедшее между мной и вами. Я перекрестился, по крайней мѣрѣ, тысячу разъ, не понимая, какой чортъ разсказалъ это все описавшему насъ сочинителю.
— Нужно думать, что книгу эту написалъ какой-нибудь мудрый волшебникъ, потому что отъ нихъ не скрыто ничего, замѣтилъ Донъ-Кихотъ.
— Должно быть волшебникъ, чортъ бы его побралъ, отвѣтилъ Санчо; Караско говорятъ, будто онъ называется Сидъ Гамедъ Беренгена [1].
1
Беренгена — слово испанское, означающее бадиджану, родъ овощей, весьма употребительныхъ въ Валенсіи.