— Должно быть ты славный оруженосецъ и отличнѣйшій человѣкъ, говорилъ онъ своему собесѣднику, судя по этому пирогу, принесенному сюда словно волшебствомъ. Это не по моему. Я, братъ, въ этомъ отношеніи дрянь передъ тобою. У меня въ котомкѣ только и съѣстнаго, что кусокъ сыру, о который любой великанъ можетъ размозжить себѣ башку, да нѣсколько десятковъ рожковъ и орѣховъ. Что дѣлать? Такъ ужъ мой господинъ постановилъ себѣ, или лучше сказать, странствующія рыцари постановили для него, что онъ долженъ питаться только полевыми травами и сухими плодами.
— Нѣтъ, братъ, у меня желудокъ созданъ не для кореньевъ и травъ, замѣтилъ новый оруженосецъ. Господа мои пусть себѣ кушаютъ, что имъ угодно, и слѣдуютъ какимъ угодно рыцарскимъ постановленіямъ, меня это не касается. Я, другъ ты мой, безъ фляги вина и плотной закуски не пущусь ни съ какимъ чортомъ въ дорогу. Особенно въ флягѣ питаю какую то особенную любовь, и кажется не проходитъ минуты, чтобы я не обнимался и не чмокался съ нею.
Съ послѣднимъ словомъ онъ передалъ бутыль съ виномъ въ руки Санчо, который, приставивъ горлышко бутыли ко рту, глядѣлъ послѣ того добрыхъ четверть часа на звѣзды. Оторвавшись наконецъ отъ фляги, онъ опустилъ голову на грудь и съ глубокимъ вздохомъ проговорилъ: «о плутовское зелье! какое же оно забористое».
— Видишь ли, перебилъ его оруженосецъ рыцаря лѣса, какими словами самъ ты похваливаешь вино.
— Согласенъ, сказалъ Санчо, что назвать кого-нибудь, въ извѣстномъ случаѣ, плутовскимъ отродьемъ, не значитъ еще обругать его. Но, скажи на милость, не сіудъ-реальское ли это вино?
— Угадалъ, чортъ возьми, отвѣчалъ собутыльникъ его, это точно старое сіудъ-реальское вино.
— А ты видно думалъ, что на такого простяка напалъ, который и вина твоего различить не съумѣетъ. Нѣтъ, братъ, говорилъ Санчо, мнѣ достаточно понюхать вино, чтобы угадать откуда оно, каково на вкусъ, сколько ему лѣтъ, словомъ, представить весь его формуляръ. Впрочемъ тутъ ничего удивительнаго нѣтъ, продолжалъ онъ, у меня съ отцовской стороны было два родича, такихъ знатоковъ въ винахъ, какихъ и не запомнятъ въ Ламанчѣ. Да вотъ чего лучше: однажды ихъ просили гдѣ то попробовать вино въ чанѣ и высказать о немъ свое мнѣніе. Что же ты думаешь? одинъ лизнулъ только языкомъ, а другой, такъ сказать, только носомъ; и послѣ этой пробы, одинъ замѣтилъ, что вино отзывается желѣзомъ, а другой, что оно отзывается козлятиной. Хозяинъ увѣрялъ, что чанъ его совершенно чистъ, и что онъ рѣшительно не понимаетъ, откуда могъ взяться въ его винѣ желѣзный или козлиный запахъ, но мастаки мои стояли на своемъ. Время между тѣмъ шло своимъ чередомъ, а вино уходило своимъ, и когда чанъ опорожнился наконецъ, тогда на днѣ его нашли маленькій ключикъ, висѣвшій на сафьянномъ ремешкѣ. Каково тебѣ это покажется? И мнѣ ли, послѣ этого, не смыслить въ винахъ!
— Оттого то я и думаю, что не лучше ли намъ распрощаться съ этими странствованіями и приключеніями, отвѣчалъ оруженосецъ рыцаря лѣса, и отказаться отъ журавлей въ небѣ, чтобы не потерять синицы въ рукахъ. Право, возвратимся лучше во свояси, гдѣ Богъ съумѣетъ найти насъ, если на то будетъ Его воля.
— Нѣтъ, сказалъ Санчо, пока господинъ мой не побываетъ въ Сарагоссѣ, до тѣхъ поръ я не оставлю его, а что будетъ потомъ, объ этомъ успѣемъ еще разсудить. Собесѣдники наши договорились и допились наконецъ до того, что незамѣтно перешли въ объятія Морфея, сковавшаго ихъ языки и утолившаго ихъ жажду. И захрапѣли они съ порожней бутылью въ рукахъ и съ недожеваннымъ кускомъ пирога во рту. Въ этомъ положеніи мы на время и оставимъ ихъ, и обратимся къ рыцарямъ.
Глава XIV
Исторія передаетъ, что въ разговорѣ, завязавшемся между двумя случайно встрѣтившимися рыцарями, рыцарь лѣса сказалъ Донъ-Кихоту: «я долженъ признаться вамъ, наконецъ, благородный рыцарь, что судьба указала моему сердцу на несравненную Кассильду Вандалійскую; называю ее несравненной потому, что она дѣйствительно несравненна, по стройности своего стана и блеску красоты. Эта Кассильда, въ награду за мою чистую любовь къ ней, повелѣла мнѣ, какъ некогда мачиха Геркулеса, совершить цѣлый рядъ самыхъ опасныхъ подвиговъ, постоянно обѣщая, что въ концѣ каждаго изъ нихъ меня ожидаетъ исполненіе моихъ надеждъ. И что же? количество моихъ подвиговъ, выходящихъ одинъ изъ другаго, превосходитъ уже всякую мѣру и вѣроятіе, а все таки не знаю, когда наступитъ наконецъ тотъ, послѣ котораго меня ожидаетъ обѣщанная награда Однажды Кассильда велѣла мнѣ поразить славную севильскую великаншу Гиральду [5], твердую и крѣпкую какъ металлъ, которая не двигаясь съ мѣста можетъ быть названа самой измѣнчивой и подвижной женщиной въ мірѣ. Послушный слову моей повелительницы я пришелъ, увидѣлъ и побѣдилъ; я заставилъ славную великаншу стоять неподвижно цѣлую недѣлю, потому что въ теченіи недѣли дулъ сѣверный вѣтеръ. Въ другой разъ она велѣла мнѣ поднять и взвѣсить старинный гранитъ страшныхъ быковъ Гизандо, подвигъ болѣе приличный носильщику, чѣмъ рыцарю. Мало того: она велѣла мнѣ кинуться въ пещеру Кобра, осмотрѣть ее и сдѣлать ей потомъ полное описаніе всего, что содержитъ въ себѣ эта глубокая и мрачная пропасть. Я останавливалъ движеніе Гиральды, взвѣсилъ быковъ Гизандо, — подвергая себя неслыханной опасности, опустился въ страшную пещеру, и описалъ моей дамѣ все, что скрыто въ мракѣ этой бездны, и однако я нее еще не перестаю питаться однѣми надеждами, а она не становится менѣе требовательна и недоступна. Теперь, по ея приказанію, я долженъ объѣхать всю Испанію, и заставить всѣхъ странствующихъ рыцарей признать, что она прекраснѣе всѣхъ красавицъ міра, а я самый мужественный и наиболѣе влюбленный рыцарь. Я уже объѣздилъ половину Испаніи, побѣдилъ великое число дерзавшихъ противорѣчить мнѣ рыцарей, но подвигъ, которымъ я особенно горжусь, это поединокъ съ знаменитымъ Донъ-Кихотомъ Ламанчскимъ, котораго я побѣдилъ и заставилъ признать Кассильду Вандалійскую прекраснѣе Дульцинеи Тобозской. для меня довольно этой одной побѣды, чтобы признать себя побѣдителемъ рыцарей всего міра, потому что Донъ-Кихотъ побѣдилъ ихъ всѣхъ, и теперь, по слову поэта, сказавшаго, что чѣмъ славнѣе побѣжденный, тѣмъ больше славы побѣдителю его, вся громкая слава Донъ-Кихота и переходящая изъ устъ въ уста молва о безчисленныхъ подвигахъ его принадлежитъ всецѣло одному мнѣ.»
Услышавъ это Донъ-Кихотъ чуть не остолбенѣлъ отъ удивленія. Не разъ порывался онъ изобличить наглую ложь рыцаря лѣса, и даже чуть было не проговорилъ роковой фразы: «ты лжешь,» но удержался, съ намѣреніемъ заставить самаго рыцаря лѣса обличить себя во лжи. Подъ вліяніемъ этой мысли, онъ спокойно сказалъ ему: «очень можетъ быть, благородный рыцарь, что вы побѣдили большую часть не только испанскихъ; но даже рыцарей цѣлаго міра; но чтобы вы побѣдили Донъ-Кихота, въ этомъ позвольте мнѣ усумниться. Не побѣдили-ль вы какого-нибудь рыцаря, похожаго на Донъ-Кихота? хотя, правду сказать, онъ знаетъ мало себѣ подобныхъ.»
— Какъ, воскликнулъ рыцарь лѣса. Клянусь освѣщающимъ насъ небомъ я сражался съ Донъ-Кихотомъ, и побѣдилъ его, и онъ былъ въ моей власти. Это худой, высокій, длинноногій господинъ, съ желтоватымъ лицомъ, съ волосами съ просѣдью, съ орлинымъ носомъ, съ большими черными, падающими внизъ усами и немного искривленнымъ станомъ. Онъ извѣстенъ подъ именемъ рыцаря печальнаго образа, и держитъ при себѣ оруженосцемъ крестьянина Санчо Пансо. Онъ странствуетъ на славномъ конѣ Россинантѣ и избралъ своей дамой Дульцинею Тобозскую, называвшуюся нѣкогда Альдонзо Лорензо, подобно тому, какъ я называю свою даму Кассильдой Вандалійской, потому что крестное имя ее Кассильда, и она андалузская уроженка. Если все, что я сказалъ вамъ въ подтвержденіе моихъ словъ, не въ силахъ убѣдить васъ, въ такомъ случаѣ зову въ свидѣтели мой мечъ, который, надѣюсь, разсѣетъ ваше сомнѣніе.
— Сдѣлайте одолженіе успокойтесь и выслушайте меня хладнокровно, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ. Нужно вамъ сказать, что Донъ-Кихотъ, лучшій мой другъ, который также дорогъ мнѣ, какъ я самъ себѣ. По сдѣланному вами чрезвычайно точному и вѣрному описанію этого рыцаря, я принужденъ вѣрить, что вы побѣдили именно его, но съ другой стороны я вижу собственными глазами и осязаю, такъ сказать, собственными руками, полную невозможность того, что вы сказали, если только какой-нибудь врагъ его волшебникъ, — ихъ у него много, одинъ въ особенности преслѣдуетъ его, — не принялъ образа Донъ-Кихота съ намѣреніемъ заставить побѣдить себя, и тѣмъ поколебать славу врага его, стяжавшаго себѣ своими великими рыцарскими подвигами всемірную извѣстность. Чтобы окончательно убѣдить васъ въ этомъ, скажу вамъ, что враги его, волшебники, не болѣе двухъ дней тому назадъ, преобразили очаровательную Дульцинею Тобозскую въ грязную и отвратительную крестьянку; согласитесь, что они точно также могли преобразить и самого Донъ-Кихота! Если, однако, все это не въ силахъ убѣдить васъ въ истинѣ сихъ словъ, то узнайте, что Донъ-Кихотъ, это я самъ, готовый съ оружіемъ въ рукахъ, верхомъ или пѣшій, или какъ вамъ будетъ угодно, подтвердить слова мои. Сказавъ это, онъ всталъ, гордо выпрямился, и взявшись за эфесъ меча ожидалъ отвѣта рыцаря лѣса.
5
Гиральда — большая бронзовая статуя, служащая флюгеромъ на мавританской башнѣ Севильскаго собора.