Всё его тело кричало, умоляло о поцелуе: от покрывшейся мурашками спины, до горящих в огне кончиков ушей. Доводы Луи лишь слегка остудили жар, но не избавили от него до конца. Тяжело дыша Гарри произнёс:
— Мне действительно лучше пойти.
— Да, — согласился Томлинсон, и выдох от его ответа коснулся губ подростка, оставил на них сладкое ощущение чужого дыхания. — Они скажут, что это грех, — продолжал шептать он, уверяя их обоих в неправильности происходящего, но опровергая собственные доводы склонялся всё ниже.
— Грех, — завороженно повторил Гарри, и его глаза заволокло пеленой, дымом страсти.
Где-то за углом улицы прозвучал низкий “бом”. Часы церкви отбили положенное время, напомнили Гарри о долге, о собственных принципах и представлениях, и он был готов отстраниться, но пальцы Луи скользнули под рубашку и коснулись голой кожи на пояснице.
— Ох, — выдохнул от неожиданности подросток и сам сократил оставшиеся дюймы до чужих губ.
На вкус Томлинсон был подобен праздничному рождественскому утру: сладость и чистота переплетались в нём с ощущением надежды на лучшее и веры в светлое. Гарри захлебнулся восторгом, когда чужие губы дрогнули под его напором, и весь Луи будто обмяк, расплылся под лаской.
— С ума сошёл, — просипел он, чуть отталкивая действительно обезумевшего от этого поцелуя Гарри. — Послушай, я не хочу… — Луи прижал ладонь к горящей щеке подростка, положил его голову на своё плечо и лихорадочно шептал в волосы, — я не хочу стать тем, кто изменит тебя. Ты единственный по-настоящему чистый во всём мире.
Пытаясь ответить Гарри почувствовал, что его тело начало погружаться в какое-то странное, загадочное оцепенение — ноги и руки потяжелели и едва двигались, голова не могла оторваться от плеча Томлинсона. Сколько он не пытался заглянуть в светлые аквамариновые глаза, нега одолела его. Единственным возможным желанием осталось тепло этих рук. Гарри закрыл глаза и взмолился, чтобы Луи не разжал объятия. Не отпустил его.
— Проводи меня домой, — просьба далась титаническим усилием: во рту всё пересохло и язык еле двигался. — Сегодня я не пойду в церковь. Отец Наварро простит, я уверен.
— Гарри, — протянул Луи, и сожаление сочилось из его голоса густым ядом, отравляющим душевное спокойствие.
— Я хочу провести этот вечер с тобой, — вцепившись в ткань футболки Луи прохрипел подросток. — Мне просто необходимо продолжить то, что мы только что начали.
Томлинсон не ответил, но его рука коснулась ладони Гарри, и пальцы переплелись, даря уверенность в том, что совершённое верно. И до самого дома Гарри они не разъединяли рук, а щекочущее чувство счастья не покидало груди.
Ни разу в сознании подростка не проскочила мысль о том, что он предпочёл свою веру любви Луи.
Когда ладони демона скользнули по его бёдрам, и мужчина резко дёрнул вверх, приподняв Гарри, у того внутри закрутилась воронка беспокойства. Такое смятение обуревает душу, когда падаешь с огромной высоты. Только он не падал, он был распят на стене, насажен на горячий твёрдый член, как бабочка под булавкой энтомолога.
— Хватит! — надрывал горло криком Гарри. — Хватит с меня твоей любви!
Но демон не слушал, скаля острые клыки в ответ, полностью поглощённый удовольствием. Это же удовольствие, наполненное огнём и кровью, приносящее стыд и боль, уничтожило внутри Гарри любые мысли и желания. Осталось лишь одно — лететь, бороться, такое властное и настойчивое.
И такое абсолютно… невыполнимое.
В звучащей чересчур громко музыке было что-то дьявольское, что-то заставляющее сердце колотиться о решётку рёбер. Разливающийся кисло-сладкий запах алкоголя пьянил, отдавался в кончиках пальцев пульсирующим волнением. Возбуждением. Гарри пробирался сквозь толпу в поисках Луи, одновременно желая этой встречи, но также боясь.
Вечеринка перевалила за полночь, и её дыхание, разгорячённое удовольствиями, касалось кожи Гарри, как напоминания о тех лёгких поцелуях, что Луи подарил ему вчера. Он разжёг искры первой влюблённости до горящего осенним костром желания, до замутнённой страсти.
Поэтому Гарри пришёл сюда, оставил свою тёплую, полную кошмаров постель, и явился в дом одноклассника, с которым никогда не дружил, на праздник, который никогда раньше не посещал. И пока он продирался сквозь скопление тел, будто сквозь разросшийся кустарник, в адресованных ему улыбках окружающих сквозило вежливое, но отчётливое удивление.
Всеобщее внимание не волновало Гарри. Он почти не чувствовал прикосновений незнакомой кожи к своему телу, не обращал внимания на звуки чужого голоса, не реагировал на попытки заговорить. Ладони касались чужих плеч и чуть подталкивали мешающих пройти подростков, глаза искали его одного.
— Стайлс на вечеринке! — воскликнул один из парней у окна гостиной, распахнутого настежь. В его бледных губах была зажата сигарета, мелко цедил от неё серый дымок, закручиваясь спиралью вверх. Ночной ветер уносил его прочь. — Мир рушится, или что?
В этих словах не таилось угрозы, и Гарри, коротко выдохнув, улыбнулся в ответ, смыв со своего пути неловкость и волнение.
— Видел Томлинсона? — уверенно вскинув подбородок, поинтересовался Гарри.
— Видел, — кивнул одноклассник и затянулся. Кромка сигареты окрасилась алым, вспыхнула огнём, и на мгновение перед внутренним взором Гарри блеснули демонические крылья, но он движением головы отогнал наваждение. — Такой же нелюдимый, как и ты. Я вовсе не удивлён, что вы сошлись.
Гарри лишь неясно хмыкнул в ответ: он то лучше других знал, что Луи полная ему противоположность. Открытый и смелый, он смотрел на мир с тем вызовом, которого не хватало Гарри. Весь огонь подростка выжег себя для демона, а Луи пылал ярко.
— Так где он? — с нажимом повторил он.
Пьяные глаза парня доли секунды изучали Гарри, и тот видел внутреннюю борьбу, попытку понять, будет ли забавно поиздеваться над тихоней или лучше просто отпустить. Победила разумность. Или может равнодушие, но одноклассник отвернулся к окну и выплюнул в ночную тьму, будто именно ей и предназначались произносимые слова:
— Облюбовал музыкальный салон моей мамаши, — и махнул рукой в сторону задней части дома, где Гарри ещё не был. — Только не трахайтесь на рояле.
— Сомневаюсь, что Стайлс знает, как пользоваться своим членом, — донеслось уже в спину. Гарри скривился от пошлости произнесённой фразы и поспешил затворить за собой дверь, оставив ребят наедине с сигаретным дымом, так нещадно сжигающим их лёгкие.
Обстановка дома располагала к классическому семейному уюту, но атмосферу, так любовно созданную дизайнером интерьера, портила грохочущая музыка и гвалт пьяных подростков. С каждым сделанным шагом Гарри удалялся от общего веселья всё дальше. В поисках Луи он открывал дверь за дверью, проверял комнату за комнатой, и лишь в дальней, одной из последних — нашёл его.
Бесшумно открывшаяся дверь не потревожила покой Томлинсона: его узкие пальцы не дрогнули на чёрно-белых клавишах инструмента. Гарри вошёл, не отрывая восторженных глаз от чуть сутулой спины, под трепет взбудораженного сердца, и неслышно затворил за собой дверь.
Рояль блистал. Тусклый свет лампы, стоящей в углу на полированном столике, отражался от крышки инструмента и, усиленный многократно идеальным лаковым покрытием, рассеивается по комнате. Кожа Луи приобрела абрикосовый оттенок, и Гарри против воли сглотнул выделившуюся слюну — со вчерашнего вечера единственное, о чём он мог думать, были поцелуи Томлинсона.
— Гарри на вечеринке, — вдруг произнёс Луи, и в голосе легко было различить его задорную улыбку. — Какой сюрприз.
— Приятный, надеюсь, — не задаваясь вопросом, как Томлинсон узнал, что это именно он, подросток подошёл ближе. — Могу присесть?