Звук чужого сердца, тот же хаотичный стук, что и у собственного, запах кожи — даже если бы хотел, Гарри уже не мог остановиться. Страсть победила. Проповеди отца Наварро, коим подросток следовал много лет, утратили смысл. Из целостных законченных уроков они превратились в хаотично мелькающие в подсознании слова.
Грех, похоть, заблуждение, неосторожность, слабость, огонь, ад, смерть.
Все они слишком быстро сгорели под напором губ Луи, когда он перевернул Гарри к себе, прижался к его рту, словно стараясь выпить из него жизнь глубоким поцелуем.
— Ты правда имел в виду то, что сказал?
Также внезапно и ошеломляюще, как Луи начал целовать его, он отступил. Губы больше не терзали рот подростка, руки исчезли с его бёдер. Гарри, всё это время державший веки плотно сомкнутыми, распахнул глаза. Ничего не изменилось: вокруг царила тьма, нарушаемая лишь тихим дыханием Луи.
— Потому что… я тоже.
Медлительный голос — нереальный и тягучий, словно звучащий завиток дыма, — сочился из густой, чернильной тьмы. И Гарри потянулся за ним, за этим сладким голосом, что стал его наваждением за три весенних месяца.
— Да.
Это был ответ на все вопросы. Гарри не нужно было видеть, он чувствовал улыбку Луи, поэтому сам потянулся, взял дрожащую руку в свою. Мысли о нравственности собственной души порядком надоели, и этой ночью, первой ночью лета, существовало только сейчас.
Уверенный в собственных желаниях, так легко принявший решение, которого никогда не мог бы от себя ожидать, Гарри сам повёл Луи вглубь чужого сада. Туда, где в неясном свете фонарей блестела чёрная вода.
— Твоя кожа такая белая, — всё так же тягуче произнёс Луи. Он поднял руку Гарри, чтобы языком коснуться запястья, и от этого пошлого, влажного прикосновения щёки подростка обдало кипятком румянца. — Я вижу твоё смущение. Оно алое. Его можно заметить тут, в сплетении вен.
Кровь прилила не только к лицу, и по мере того, как Луи прослеживал, почти читал его волнение, касался языком узлов вен и артерий, деликатно обвивающих запястья, Гарри плотно сжимал губы, борясь с позорными стонами.
— Ты весь дрожишь, — улыбнулся Луи и глянул снизу вверх своим тёмным взглядом, в котором для Гарри перемешались ад и рай. — Присядь.
Даже кивнуть не успел подросток — требовательные руки Луи усадили его на светлый шезлонг. Гарри откинулся на спинку, нагретый, словно воск под грузом своего собственного гипнотического изнеможения. Влага от прикосновений языка подсыхала на тёплом ночном ветерке, а Луи уже касался шеи, сводя с ума ещё сильнее.
— Такой сладкий, нетронутый, — осенними листьями шелестел его шёпот по коже. — И весь мой.
Ночь сходила с ума. Сводила с ума. В поднявшемся ветре растрепались волосы, и Гарри прикрыл глаза, спасаясь от непослушной чёлки. В абсолютной темноте собственного сознания он полностью сконцентрировался на тёплых руках Луи, изучающих его тело. Они едва касались кожи, порхали, словно бабочки.
— Моя драгоценность, — в бреду, заплетающимся языком продолжал причитать Томлинсон. — Кристально-чистая.
Обезумевший, он будто не мог насытиться кожей Гарри — касался руками и языком, целовал всюду, куда был способен дотянуться. Такая жажда льстила подростку. Это дикое желание пробивало стену за стеной, выстроенные семьёй и церковью, разбивало ледяное целомудрие, в попытках добраться до скрытого в глубине огня.
— Луи, — вырвалось стоном. Нуждающимся и сломанным.
И тут же чужой рот накрыл сверху, язык скользнул внутрь. Томлинсон звонко застонал, не отрывая своих губ, и перекинул ногу через лежащего на шезлонге Гарри. Вес его тела приятной тяжестью лёг на бёдра.
— Ты сводишь меня с ума, — хныкающим тоном пожаловался Луи. Он отстранился, а когда завороженный Гарри потянулся следом, тот упёрся ладонями подростку в плечи. — Мы должны обсудить то, что происходит.
Но глядя в мутные, потерянные глаза Луи, на его припухшие вишнёвые губы, Гарри не хотел говорить.
— Пожалуйста, — попросил он, одним словом надеясь донести до Томлинсона насколько сильно он нуждался в продолжении. И тут же с придыханием добавил, видя, как парень над ним неуверенно ведёт плечами. — Я люблю тебя, и хочу быть с тобой сейчас. Самым интимным и сокровенным из способов.
— Грех, Гарри, — покачал головой Томлинсон. Ладонью он погладил горячую, всё ещё пунцовую от румянца щёку. — Не могу избавиться от мысли, что ты церковный мальчик. Ты можешь пожалеть утром.
— Никогда, — выдохнул Гарри.
Может быть уверенность, которой были наполнены покинувшие его рот звуки, убедила Луи, или он так же, как и Гарри, был за гранью и не смог остановиться. Подросток очень хорошо видел в тусклом свете садовых фонариков, как голова склоняется к плечу, и влажный язык облизывает бордовые губы, и подобно кукле, без возможности пошевелиться, словно лишившись костей, лежал под Луи. Разряды электричества прошивали тело насквозь, и мышцы внутри содрогались: пальцы на ногах поджимались и пресс свело судорогой, но внутренние органы казались расслабленными и обмякшими.
Все, кроме одного.
— Чёрт возьми, — удивлённо прошептал Луи, когда его неловкое сопротивление пало под натиском уверенности Гарри. — Я хочу тебя больше всего на свете. Я никогда никого так не хотел.
Может, если бы он был более настойчивым, действительно требовал то, что ему, казалось, так необходимо, может тогда Гарри овладел бы страх. Сковал пальцы льдом и сжал лёгкие в снежный кулак. Но Луи всем своим видом выказывал огонь, распалял поцелуями, и вдруг останавливался, просил одуматься. В момент, когда грешные губы Томлинсона произнесли “церковный мальчик”, Гарри взял на себя смелость столкнуть их обоих с края.
— Как это будет? — спросил он, с трудом формируя собственные мысли: они растекались жалящими медузами на ладонях, почти физически больно сопротивляясь попыткам разума взять контроль. Голос низкий и грубый, будто сорванный криками, показался чужим.
— Я сделаю тебе хорошо.
Последовал поцелуй в щёку, и губы заскользили вниз, к шее. Гарри выгнулся, запрокинул голову навстречу этой ласке. Ловко стянув с него футболку Луи тут же прикусил кожу на плече. Ниже, на груди. Подросток охнул, глядя сверху вниз в светлые блестящие глаза, когда ровные белые зубы сомкнулись вокруг его соска.
— Чёрт, — завороженно выругался Гарри. — Сделай так ещё раз.
Подчиняясь приказу, Луи тут же повторил действие со вторым. Рука скользнула по животу вниз, тёплые пальцы пробежались вдоль пояса джинсов. Весь сжавшись в предвкушении этого запретного прикосновения Гарри едва дышал. Луи нагло улыбнулся и потянул молнию вниз.
Паника вспорхнула над кожей, и Гарри заволновался, почувствовав близость, но отливающие серебром, влюблённые глаза Луи развеяли зачатки сомнений. Томлинсон отстранился, чтобы расстегнуть на себе кофту.
— Будет по-честному, если мы будем в одинаковом положении.
Избавляясь от одежды, он не отрывал взгляда от Гарри, почти не моргал, как будто боялся, что если прервёт этот контакт хоть на секунду, то подросток в ужасе сбежит. Но Гарри бы не побежал. Вес тела Луи на его бёдрах был сильнее любых, самых сильных оков.
Когда Луи пальцами потянул футболку вверх, и светлая ткань поползла, оголяя всё новые, скрытые до этого участки кожи: мышцы пресса, пупок, едва заметную полоску редких волос, уходящую под спущенные вниз бёдра, уже Гарри не смог оторвать взгляд. Он пожирал этот новый для себя вид Томлинсона. Тугой импульс скрутил его тело, и бёдра напряглись под Луи.
Должно быть это выглядело попыткой остановиться, потому что Томлинсон наклонился, упёрся рукой в шезлонг возле головы Гарри, и его шёпот звучал приглушённо, почти умоляюще.