— Передумал?
— Нет, — в подтверждение Гарри толкнулся вверх, и впервые почувствовал силу желания Луи. Твёрдый, горячий. Жар чувствовался даже сквозь ткань штанов. — Просто немного струсил.
В горле пересохло от этого неловкого признания, от понимающей улыбки Луи.
— Я всё сделаю сам, — уверенно произнёс Томлинсон и поднялся на ноги, чтобы избавиться от остатков одежды.
Гарри сжал пальцы в кулаки, борясь с желанием дотронуться, помочь плотной ткани соскользнуть со стройных ног. И к собственному удивлению не почувствовал смущения, когда Луи освободился от белья, лишь пожирающую необходимость. Коснуться, попробовать на вкус, получить.
По ухмылке Луи было видно, насколько плохо Гарри удаётся скрывать свои чувства. Горящее на лице восхищение, приоткрытый рот, застывшие в волнении глаза — всё это значило лишь одно. Возьми меня — кричало тело Гарри, и душа, забывшая в беспамятстве страсти обо всех принципах и моралях, вторила ему.
— Ты такой красивый, — вытянул Гарри руку. Он успел заметить, как нервно тряслись его пальцы, а в следующее мгновение Луи уже сжал его кисть в своей ладони и приблизился.
От него шёл жар. В темноте ночи тело будто светилось молочного цвета аурой, добавляя нереальности происходящему. Гарри не мог оторвать влюблённых глаз.
Поцелуй, который Луи оставил на его раскрытой, вспотевшей от волнения ладони, был целомудренным и полным нежности. Тлеющий.
Следующий, в пупочную впадинку — игривым. Когда Луи наклонился и свет фонарей скользнул по его спине, Гарри не удержался: поднял руку и провёл кончиками пальцев по выпирающим позвонкам. Словно кот, Томлинсон потёрся щекой о его живот, и подросток почувствовал щекочущее ощущение глубоко в костях.
Оно тут же превратилось в пошлое, стучащее в висках желание — под испуганный выдох подростка Луи расстегнул джинсы и стянул их до колен. Сухая тёплая рука легла на твёрдый, давно готовый к действиям член, и слегка сжалась.
— Святой Боже, — выдохнул Гарри, когда новое, доселе незнакомое ощущение овладело телом, ударило сладостью по всем рецепторам.
Никто не обратил внимание на святотатство, так неправильно и противоестественно сорвавшееся с целомудренных губ.
— Ты когда-нибудь дрочил? — спросил Луи.
Стыд появился на кончиках ушей, ярким румянцем и пополз вниз. Почему-то слова Луи были гораздо сокровеннее, чем его рука на члене.
— Нет, — кашлянул Гарри.
— Я не слышу, дорогой, — по-кошачьи улыбнулся Луи, и сделал то, чего Гарри никак не ожидал. Он наклонился и обхватил головку губами.
— Чёрт, — на вдохе произнёс Гарри и выгнулся всем телом навстречу прикосновению губ. — Нет… я, нет…
Внутри было влажно и горячо. Гарри чувствовал, как пульсирует кровь в нём, как в кончиках пальцев дрожит волнение. Тьма поглотила весь мир, звуки исчезли, и единственное, что было слышно — влажный звук, с которым член исчезал у Луи во рту.
— Я не могу… я не справлюсь.
— Хочешь кончить? Уже?
Глаза Луи выглядели такими наивными, когда он задавал этот вопрос: брови чуть приподняты, губы блестят от слюны, в ресницах застыли капли влаги. Всё происходящее, такое волшебно приятное, такое порочное и запретное, заставляло Гарри чувствовать себя взрослым. Детство будто растворялось в ночи, и такими далёкими казались страхи и опасения.
— Нет. Нет, я хочу тебя, — потянулся Гарри за поцелуем. — Всего тебя.
Но Луи отстранился, перехватил вытянутую руку за запястье.
— Как думаешь, ты сможешь дать мне пару минут? — его пальцы пережимали тонкие переплетения вен, и возбуждение, которое, казалось достигло апогея, вновь всколыхнулось, выплеснулось на новый уровень. У Гарри кровь зашумела в ушах.
— Для чего? — заплетающимся языком смог спросить он.
— Чтобы не было больно.
И не вдаваясь в подробности Луи склонился ниже, чтобы поцеловать вновь.
Несмотря на лёгкую ноющую боль в припухших губах Гарри ответил: приоткрыл рот и впустил чужой язык внутрь. Он был каменно-уверен, что не смог бы насытиться вкусом Томлинсона даже спустя сотню лет.
Голова закружилась сильнее, и Гарри потерялся в пространстве: не существовало больше ничего, кроме физических ощущений. Луи что-то говорил, то ли шептал, то ли жужжал. Это жужжание, такое тихое и близкое к его ещё, что Гарри ощущал вибрацию во всех потайных точках.
Пока Луи распадался на части полулёжа на его теле, делая что-то, что заставляло его хныкать и дрожать, а губы бездумно шевелиться и шептать глупости, Гарри смотрел вверх. Луна была полная. Бледная и светлая. И на фоне тёмного неба выделялась крупной блестящей монетой.
Но Луи… Луи был подобен мощному лучу света, пробившемуся сквозь сумрак ночи. Он завораживал и околдовывал. Глядя на его трепещущие ресницы Гарри хотел коснуться их губами, снять скопившуюся влагу солёных слёз, но отчего-то всё не мог трансформировать своё желание в действие. Мог лишь принимать содрогания чужого тёплого тела на нём, хаотичные касания кожи и редкие, случайные поцелуи.
Сердце ёкнуло, когда Луи вдруг замер, откинулся назад. Гарри лежал под ним, придавленный и обездвиженный, облизывал пересохшие в волнении губы — в ловушке дьявольски мягкой, но порочной улыбки.
— Я люблю тебя, — промурлыкал Луи.
Затуманенный новыми наслаждениями мозг успевал обрабатывать информацию — Гарри смотрел, как Томлинсон облизывает его готовый взорваться от сексуального напряжения член, видел капли поблёскивающей слюны, наблюдал, как медленно он переносит вес на руки, приподнимаясь, и никак не мог понять. Пока не оказался внутри тела Луи. Со звуком лёгкого шлепка влажной кожи пришло ощущение: палящий жар и тугое давление. И вместе с тем самое сильное удовольствие, которое Гарри себе даже никогда не представлял.
Словно в одночасье он оказался в раю.
Луи замер, прислушиваясь к творящимся в своём теле ощущениям. Ночь сгустилась в этот миг абсолютной, оглушающей тишины. Паузы, такой ненужной и нежеланной. Гарри, будто дикое животное готов был рычать и царапаться от ощущения неумолимой необходимости двигаться.
Но Луи держал под контролем эти странные, лишающие Гарри разума ощущения. Он обвёл бёдрами неполный круг, как раз в то мгновение, когда подросток готов был взорваться от нетерпения. И он взорвался, но уже снопом искр пронзающего удовольствия, захлебнулся в разрывающем ночь крике.
Невозможность сделать хоть что-то превратила Гарри в игрушку, в пустого мапета, которого покинула хозяйская рука, и он лежал на шезлонге с широко открытым ртом и принимал.
Движения Луи не были медленными и сладкими, нет. Он начал с отрывистых и ритмичных, чтобы растоптать волю Гарри с первой секунды, лишить любого шанса на ответ. На участие. Пассивность и безвольность подростка принимались им, как комплименты. Это блестело в полуприкрытых глазах, во влажных приоткрытых в улыбке губах.
Не было стыда, не было страха оказаться в глупом положении или быть непонятым, поэтому, когда в теле начался внезапный шторм, это вооружённое восстание органов чувств против холодности разума стало набирать обороты, Гарри взмолился:
— Позволь мне кончить!
— Да?
Луи перехватил взметнувшиеся вверх руки, переплёл их пальцы. Крепко, что сама смерть не смогла бы разрушить эту связь. Единение чувствовалось в каждом вдохе, в каждом синхронном ударе сердца. Сквозь влажное прикосновение рук Гарри почувствовал, как финальные вибрации распространились через ладонь и по руке, в грудь, проникли в отчаянно застучавшее сердце. Тайное, сокровенное касание, интимное, как внутреннее беспокойство, как взросление, пронизало его грудную клетку и спустилось к бёдрам. И… ещё глубже.
Не успевший сформироваться вдох, последняя бессильная попытка сопротивления — мускулы свились в тугие комки, как у животного в последней стадии бешенства. Гарри закричал, всё его тело закричало от этого небесного удовольствия, и излился глубоко внутри запыхавшегося, потного Луи.