Действительно, преданность. С самой первой встречи, невзирая на несчастья, которые он принес ей и её родным, Тереза Гвиччиоли всю свою жизнь оставалась признательной и восторженной его поклонницей. Когда ей было семьдесят, старый маркиз Фламаран сказал в Париже своему знакомцу англичанину, что «мадам де Буасси остается такой, какой была всегда».
— Какой же? — спросил англичанин.
— Притягательной, — ответил маркиз. — Притягательной и преданной.
Поэзия Байрона была поэзией беспокойной эпохи. Французская революция породила великие чаяния, которых не оправдала. Наполеоновские войны стали причиной героических и бесплодных деяний. Миллионы людей на своем опыте познали, как Байрон, несправедливость и безумие мира. Для них, как и для него, его творчество — это «вулкан, извержению которого помешало землетрясение».
После 1830 года жизнь в Европе изменилась. Средний класс повсюду приходил к власти; наука поставила на службу человеку силы, пределов которым еще не знали. Эпоха буржуазных надежд. Рок отступал. Поэма о Дон Жуане шокировала одновременно и благочестивых аристократов, и торжествующих лавочников. Сюжеты эпохи королевы Виктории, которые составили было целую империю в литературе, появлялись, не считаясь с тем, что и империи приходят и уходят, как морской прибой. Карлейль, который любил Байрона, отказывался от него. Вулкан? Да, думал он, Байрон обладал бесполезной и опасной силой вулкана. «И теперь, — писал Карлейль, — мы с грустью смотрим на осыпанное пеплом жерло, которое когда-нибудь будет скрыто снегами».
Так пророк объединился с торговцем, чтобы приговорить Чайльд Гарольда. Тут и там некоторые смелые умы, такие, как Пушкин, Браунинг, признавали его силу и величие. Во Франции Флобер зачитывался Байроном и во время паломничества в Шийон находил религиозную радость видеть его имя выбитым на камне. «Все время я думал об этом бледном человеке, который однажды приехал туда, исходил там все вдоль и поперек, написал свое имя на колонне и уехал… Имя Байрона выбито сбоку, и оно уже потемнело, словно в камень налили чернил, чтобы выделить его; оно действительно выделяется на серой глыбе и бросается при входе в глаза: под ним камень немного изъеден, словно гигантская рука, опершись на него, раскрошила его своей тяжестью…» Но посредственности попирали тень гения. Молодой Леконт де Лиль, зайдя как-то к Беранже, признался ему, что восхищен Байроном. «Стихи как у него! Да я каждый вечер, во сне, пишу такие», — воскликнул тот. «Мой дорогой мэтр, лучше б уж вы поменьше спали!» — ответил Леконт де Лиль.
Позднее Байрона перестали признавать лучшие. Во Франции, как и в Англии, реализм в прозе и пошлость в жизни внушили поэтам желание искать убежища в чистоте формы. Байрону предпочли Китса, Шелли, Суинберна. В 1881 году Мэттью Арнольд в своем знаменитом предисловии защитил Байрона, воздав должное неувядаемому великолепию искренности и силы его таланта и поставив его выше Китса, слишком рано умершего, и Шелли, «прекрасного невсамделишного ангела, который тщетно попирает пустоту своими светоносными крылами». Суинберн и компания восстали и одержали верх. Мэттью Арнольд предсказал, что в 1900 году первым именем, которое произнесет Англия, подводя итоги ушедшего XIX столетия, будет имя Байрона. И он ошибся. В 1900 году поэзия Байрона встречала лишь холодное безразличие эстетов. О Байроне судили по «Корсару», «Гяуру», по стихам, которые он сам не признавал. Довольно редкими были (и по сей час являются) те, кто читал третью песнь «Чайльд Гарольда», последние песни «Дон Жуана», небольшие лирические произведения, «Прометея» и его восхитительные дневники.
Но реванш был близок. После 1920 года Десмонд Маккарти, Гарольд Никольсон, Этель Колберн Мэйн, Питер Кеннел в Англии, Шарль дю Бо во Франции вернули Байрону как человеку и как поэту достойное его место.
Когда Кембриджский университет пригласил Десмонда Маккарти, тогда первого английского критика, провести серию традиционных и знаменитых ежегодных публичных лекций, он выбрал их темой творчество Байрона. Он сам рассказывал мне, что в день приезда ему нанесла визит небольшая группа студентов:
— Мы будем счастливы, сударь, — сказали они ему, — видеть вас здесь среди нас на протяжении нескольких недель. Вы мужественный критик, и мы вас уважаем. Только нам жаль, что такой человек выбрал для своих лекций столь заезженный сюжет… Байрон! Кто теперь читает Байрона? Если вы не хотите читать нам о современном поэте, почему вы не выбрали хотя бы Китса? Или Шелли? Или Донна?.. Но Байрон!